Деяния апостолов | 16 глава

3(б). «Дошел он до Дервии и Листры» (Деян. 16:1). Не благоразумно было бы ходить напрасно. Будем также поступать и мы: будем наставлять наперед прежних, чтобы они не послужили препятствием для последующих. «Посетим», говорит, «братьев наших по всем городам, в которых мы проповедали слово Господне, как они живут». Он не знал об этом, как следует, и потому пошел посетить братию. Видишь, как он постоянно бодрствует, заботится, не остается на одном месте, хотя подвергался множеству опасностей. Видишь ли, что и прибытие его в Антиохию было не от страха? Как врач, он пошел к болящим и необходимость посещения изъяснил в словах: «в которых мы проповедали слово Господне». Варнава отделился и уже более не сопутствовал ему. «Избрав себе Силу», говорит (писатель), «быв поручен братиями благодати Божией». Что это значит? т. е. молились, просили Бога. Смотри, как всегда много может молитва братий. И затем пошел пешком, желая на пути принести пользу видевшим его; и благоразумно. Когда они спешили, то плыли; а теперь не так. «И вот, там был некоторый ученик, именем Тимофей, которого мать была Иудеянка уверовавшая, а отец Еллин, и о котором свидетельствовали братия, находившиеся в Листре и Иконии. Его пожелал Павел взять с собою; и, взяв, обрезал его ради Иудеев, находившихся в тех местах; ибо все знали об отце его, что он был Еллин» (Деян. 16:1‑3).

Достойна удивления мудрость Павла! Он, столько восстававший против обрезания, употреблявший все меры и успокоившийся не прежде, как достигнув цели, тогда, когда это учение было утверждено, обрезывает ученика. Не только другим не возбраняет, но и сам делает это. Нет никого мудрее Павла. Он во всем смотрел на пользу, не делал ничего просто, по предубеждению. «Его пожелал Павел», говорит (писатель), «взять с собою». Удивительно, что он даже привел его с собою. «Ради Иудеев», говорит, «находившихся в тех местах». Это — причина обрезания; они не стали бы слушать слово от необрезанного. Но что? Посмотри на самое дело: он обрезал, чтобы прекратить обрезание, потому что проповедовал определения апостолов. Видишь ли борьбу и чрез борьбу созидание? Не от других побуждаемые, но и сами делая противное, они таким образом устрояли Церковь. Они внесли определение не обрезывать, а он обрезывает. «И ежедневно», говорит (писатель), «увеличивались числом» (ст. 5). Видишь ли пользу от этого обрезания? Затем он более не остается у них, как пришедший посетить их, но что? Идет дальше. «И церкви утверждались верою и ежедневно увеличивались числом. Пройдя через Фригию и Галатийскую страну, они не были допущены Духом Святым проповедывать слово в Асии. Дойдя до Мисии, предпринимали идти в Вифинию; но Дух не допустил их» (ст. 5‑7). Почему они «не были допущены», не говорит (писатель), но только говорит, что они «не были допущены», научая нас этим покоряться и не исследовать причин, и показывая, что многое они делали и по‑человечески. «Миновав же Мисию, сошли они в Троаду. И было ночью видение Павлу: предстал некий муж, Македонянин, прося его и говоря: приди в Македонию и помоги нам» (ст. 8‑9). Для чего было видение, а не сам Дух Святый повелел? Он желал привлечь их и таким образом. И (другим) святым бывали видения, и сам (Павел) вначале видел в видении мужа, пришедшего и возложившего на него руку (Деян. 6:12). Для того побуждает его идти туда, чтобы проповедь распространилась. Также и по следующей причине возбраняется ему оставаться в других городах, когда побуждает его Христос (идти туда). Эти имели слушать Иоанна, и притом долгое время, и может быть не слишком имели в том нужду, а туда нужно было придти. Потом он и уходит, отправившись на ту сторону (моря). «После сего видения, тотчас мы положили отправиться в Македонию, заключая, что призывал нас Господь благовествовать там. Итак, отправившись из Троады, мы прямо прибыли в Самофракию, а на другой день в Неаполь, оттуда же в Филиппы: это первый город в той части Македонии, колония. В этом городе мы пробыли несколько дней» (ст. 10‑12). Так, ему является и сам Христос, говоря: «тебе должно предстать пред кесаря» (Деян. 27:24). Потом (писатель), как повествующий историю, говорит о местах и показывает, где (Павел) останавливался, именно в больших городах, а другие проходил. Быть колонией составляет достоинство города. Но обратимся к вышесказанному. (Павел) представляет Варнаве необходимость путешествия, когда говорит: «пойдем опять, посетим братьев наших по всем городам, в которых мы проповедали слово Господне, как они живут». Но ему не подобало просить того, когда намеревался обличать впоследствии.

4. Тоже было между Богом и Моисеем. Один просит, а другой гневается; так например, когда говорит: «если бы отец ее (Мариамы) плюнул ей в лице» (Числ. 12:14), и еще: «итак оставь Меня, да воспламенится гнев Мой на них, и истреблю их» (Исх. 32:10), и когда Самуил оплакивал Саула (1 Цар. 15:35). Но от того и другого произошло великое благо. Так и здесь один гневается, а другой нет. Тоже бывает и между нами. Распря была не напрасно, но чтобы вразумить того (Марка), и чтобы дело (проповеди) не показалось шуткою. Иначе уступил бы и теперь (Варнава), уступавший всегда и столько любивший Павла, что еще прежде отыскал его в Тарсе (Деян. 11:25), привел его к апостолам, вместе с ним доставлял милостыню и вместе с ним принял согласное с определением (апостолов). Не из‑за такого дела произошло между ними огорчение; но они отделяются друг от друга для того, чтобы раздельно учить и усовершать нуждавшихся в их учении. Так и в другом месте (Павел) говорит: «вы же, братия, не унывайте, делая добро» (2 Фес. 3:13), и хотя укоряет некоторых, но заповедует делать добро всем. Так обыкновенно мы и поступаем. Мне кажется, что здесь вместе с Павлом и другие были недовольны; он же, обращаясь к каждому из них особо, делает все, увещевает, вразумляет. Много может (делать) согласие, много — любовь. Хотя бы ты просил о слишком многом, хотя бы даже был недостоин, будешь услышан за доброе намерение; не бойся. «Проходя», говорит (писатель), города. «И вот, там был некоторый ученик, именем Тимофей, о котором свидетельствовали братия, находившиеся в Листре и Иконии». Велика вера Тимофея, если свидетельствуется всеми. Когда отделился Варнава, Павел находит равного ему, о чем сам говорит: «вспоминая о слезах твоих», нелицемерную веру твою, «которая прежде обитала в бабке твоей Лоиде и матери твоей Евнике» (2 Тим. 1:4, 5). «И, взяв», говорит (писатель), «обрезал его»; а для чего, показывает, прибавляя: «ради Иудеев, находившихся в тех местах». Итак, поэтому (Тимофей) обрезывается, или и ради отца, который был эллин и, следовательно, не был обрезан. Смотри, как закон уже отрешался. Иные же думают, что он родился после оглашения его (отца) проповедью; но, может быть, это не справедливо, так как «ты из детства», говорит (Павел), «знаешь священные писания» (2 Тим. 3:15). Потому надобно принять первое; если же не так, то потому, что (Павел) намеревался сделать его епископом и ему не следовало оставаться необрезанным. Язычникам же не нужно было соблюдать ничего такого; и это было немаловажно, так как столь долгое время они соблазнялись этим. Начало отменения (закона) было положено тем, что язычники не соблюдали его и не терпели никакого вреда и ничего не лишались по отношению к вере; потому они охотно и оставили его. Так как он намеревался проповедовать, то чтобы вдвойне не поразить иудеев, обрезывает его, хотя он был двоякого происхождения — от отца эллина и от матери верующей. И хотя дело касательно язычников было важно, но он, не смотря на это, сам обрезал его, потому что проповедь должна была распространяться. И смотри: от действия противного (определению апостолов) здесь происходит великое благо. «И ежедневно увеличивались числом», говорит (писатель). Видишь ли, что обрезание не только не повредило, но и принесло великую пользу? «После сего видения», говорит, «тотчас мы положили отправиться в Македонию, заключая, что призывал нас Господь благовествовать там». Заметь, не чрез ангела, как Филиппу, или Корнилию, но как? — в видении является ему (Господь), только человеческим образом, а не Божественным. Где легко было убедить, там (Он является) более человеческим образом, а где с большею трудностью, там более Божественным. Так, когда он привлекался только проповедовать, для этого было ему сновидение, а когда нужно было удержать от проповедания, это открывает Дух Святый. Так было и с Петром (когда Дух сказал ему): «встань, сойди» (Деян. 10:20). Легких дел не совершал Дух, но для этого достаточно было и сновидения. Так и Иосифу, когда легко было убедить его, было сновидение, а другим видение (Мф. 2:13). Так и Корнилию и самому (Павлу). И вот, говорит (писатель), «предстал некий муж, Македонянин, прося его и говоря». Не сказал: повелевая, но: «прося», о тех, которые нуждались во врачевании. Что значит: «заключая»? Значит: догадываясь. И из того, что видение было Павлу, а не кому другому, и из того, что они были удержаны Духом, и из того, что находились у пределов (Македонии), — из всего этого они делали такое заключение. С другой стороны и самое плавание указывало на это, — потому что в течение короткого времени они достигли самого корня Македонии. Таким образом устрояется, что распря послужила на пользу. И если бы Дух Святый не явил Своего действия, Македония не приняла бы слова. А такое преуспеяние — знак, что случившееся не есть дело человеческое. Не сказано, что Варнава огорчился, но что между ними «произошло огорчение». Если же не огорчался он, то также и Павел.

5. Зная это, будем не просто читать Писания, но изучать и назидаться. Ведь (ничего) не написано напрасно. Великое зло не знать Писания. От чего бы следовало получать пользу, от того мы получаем вред. Так часто и лекарства, имеющие по природе целительную силу, когда употребляющее их не умеют хорошо пользоваться ими, приносят вред и расстройство; и оружие, которым можно защищаться, для того, кто не умеет обращаться с ним, служит во вред. А причиною то, что мы всего прочего ищем больше, нежели пользы душевной, и больше смотрим на постороннее, нежели на свою (истинную) пользу. О прочности дома мы часто заботимся и не потерпели бы видеть, как он ветшает, обрушивается и повреждается от бурь; о душе же нисколько не заботимся, но хотя и видим, что основание ее и самое здание и кровля разрушаются, не прилагаем никакого попечения. Также, если имеем скот, то стараемся об удобствах для него, нанимаем и конюхов, и коновалов, и все силы напрягаем: заботимся о помещениях, внушаем приставникам, чтобы они не гоняли его без нужды и как попало, не клали на него излишней тяжести, не выпускали безвременно среди ночи, довольствовали пищею, и много установляем правил касательно ухода за бессловесными животными; а о душе нисколько не печемся. Но что я говорю о животных, полезных для нас? Многие держат маленьких птиц, которые не приносят никакой пользы, а только забавляют; и касательно их есть у нас много правил и ничего не опущено и не забыто; обо всем мы заботимся больше, нежели о самих себе. Так мы сделались малоценнее всего. Если кто в обиду назовет нас псом, то мы оскорбляемся; а сами бесславя себя не словом, но делом, и не прилагая попечения о душе даже столько, сколько о псах, не чувствуем никакого огорчения. Видите ли, как все (у нас) покрыто мраком? Как многие заботятся о псах, чтобы они не были накормлены более надлежащего, чтобы они были быстры и пригодны к охоте, побуждаемые голодом и жаждой, а о себе самих не заботятся и не стараются обуздать своего сластолюбия; бессловесных научают любомудрию, а себя допускают нисходить до дикости животных! Это кажется загадкою. Где, скажешь, эти любомудрые бессловесные? Но разве не великое любомудрие, когда пес, побуждаемый голодом, схвативши добычу, удерживается от попавшей ему пищи, и, видя пред собою готовую еду, томимый голодом, дожидается господина? Устыдитесь самих себя; научите ваши чрева быть также любомудрыми. Вам нет никакого оправдания. Если ты можешь сообщить такое любомудрие животному, от природы не умеющему ни говорить, ни мыслить, то тем более мог бы сообщить себе. Это ведь дело человеческого старания, а не природы; иначе все псы были бы таковыми. Итак, будьте (в данном случае) подобны псам. Вы сами вынуждаете меня заимствовать пример отсюда; следовало бы от предметов небесных, но если я начну говорить о каком‑нибудь из этих предметов, вы говорите, что это слишком высоко; потому я и не говорю уже о предметах небесных. Если приведу в пример Павла, вы говорите, что он был апостол; потому я не говорю уже о Павле. Если приведу в пример какого‑либо другого человека, вы говорите, что он мог (делать это); потому я и не указываю на человека, но на животное, и животное, получившее такие свойства не от природы, чтобы вы не сказали, что оно делает это по природе, а не по доброй воле, и, что еще удивительнее, не по собственной воле, а по твоему старанию. Оно не рассуждает, что устало, что утомилось от бега, что поймало добычу собственными своими трудами, но, оставив все это в стороне, исполняет волю господина и становится выше чрева. Да оно, скажешь, ожидает одобрения, надеется получить обильнейшую пищу. Скажи и ты самому себе: пес в надежде будущего довольства пренебрегает настоящим, а ты не хочешь в надежде будущих благ пренебрегать настоящими. Но он (скажешь) знает, что если неблаговременно и против воли господина вкусит пищи, то лишится не только этой, но и обыкновенно назначаемой ему пищи, и даже вместо пищи получит побои. А ты и этого не можешь знать, и того, что он умеет делать по привычке, ты не исполняешь по разуму. Будем подражать хотя псам. Говорят, что делают тоже и ястребы и орлы; что те делают с зайцами и сернами, то эти с птицами, и также по научению человеческому. Все это может обличить нас, все это может осудить нас. Скажу еще. Взяв диких и свирепых коней, которые и бьют ногами и кусаются, опытные люди в короткое время образовывают их так, что севший на них всадник наслаждается их стройною походкою; а когда душа поступает беспорядочно, никто об этом не заботится; она и скачет, и бьется, и бросается на землю, как дитя, и делает множество бесчинств, но никто не налагает на нее ни аркана, ни пут, ни узды, и не сажает опытного всадника, т. е. Христа. Таким образом все низвратилось. Если ты заставляешь псов владеть желудком, укрощаешь ярость льва и свирепость коней и научаешь говорить птиц, то не странно ли неразумным существам сообщать свойства разумных, а в разумных допускать неразумные страсти? Нет, нет нам никакого оправдания. Нас обвинят все делающие должное, и верные и неверные, — ведь и неверные делают должное, — и не только люди, но и звери, и псы; осудим себя и мы сами, которые делаем доброе, когда хотим, а когда бываем беспечны, увлекаемся на злое. Часто и многие из самых порочных людей, когда захотели, исправлялись. А причиною то, как я сказал, что мы всячески ищем пользы посторонней, а не нашей собственно. Построил ли ты великолепный дом, — ты позаботился о благоустройстве дома, а не твоем собственном; получил ли хорошую одежду, — (ты позаботился) о теле, а не о самом себе; если хорошую лошадь, — также. Никто не заботится, чтобы душа была добра, тогда как при доброте души нет никакой нужды в тех благах, а без нее нет никакой пользы и от них. Как для невесты, хотя бы ее брачный чертог был убран золотыми покровами, хотя бы окружали ее сонмы благовиднейших и прекрасных женщин, розы и венцы, хотя бы и жених был прекрасен, и служанки и подруги и все были благовидны, нет от того никакой пользы, если она сама крайне безобразна; если же она прекрасна, то и без всего этого нет для ней никакого вреда, а напротив (польза), потому что безобразная при этом будет казаться еще безобразнее, а прекрасная без этого будет еще прекраснее, — так точно и душа, если она добра, не только в этом не нуждается, но даже помрачает этим свою красоту. Человек любомудрый, как мы увидим, блистает не столько в богатстве, сколько в бедности; в первом случае многие приписывают любомудрие его богатству и тому, что он не имеет нужды в деньгах; если же он живет в бедности, и между тем отличается всеми (добродетелями) и не допускает себя делать что‑либо постыдное, тогда уже никто другой не разделяет с ним венца, который стяжал он любомудрием.

Итак, будем украшать душу, если хотим быть богатыми. Что пользы, если лошаки твои белы, тучны и красивы, а ты, сидящий на них, и худ, и нечист, и безобразен? Что пользы, если ковры твои мягки и красивы и искусно испещрены различными цветами, а душа одета в рубище, или совершенно обнажена и безобразна? Что пользы, если конь выступает плавно, или походит более на пляшущего, нежели на идущего, и украшен как бы для брачного пира, а сидящий на нем хромает (душою) более хромых и расстроен в руках и ногах более пьяных и расслабленных? Скажи мне, если бы кто дал тебе хорошего коня, а телу твоему нанес бы вред, какая от того польза? А теперь у тебя повреждена душа, и ты нисколько не заботишься. Позаботимся же когда‑нибудь, увещеваю вас, о самих себе. Не будем считать самих себя малоценнее всего. Когда кто оскорбляет нас словами, мы досадуем и огорчаемся, а сами, унижая себя делами, не исправляемся. Вразумимся же хотя поздно, чтобы, приложив ревностное попечение о душе своей и возлюбив добродетель, могли мы сподобиться вечных благ благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 35

«В день же субботний мы вышли за город к реке, где, по обыкновению, был молитвенный дом, и, сев, разговаривали с собравшимися там женщинами. И одна женщина из города Фиатир, именем Лидия, торговавшая багряницею, чтущая Бога, слушала; и Господь отверз сердце ее внимать тому, что говорил Павел» (Деян. 16:13, 14).

Павел иудействует. — Любомудрие и смирение Лидии. — Ничего нет бесполезнее праздности. — Роскошный стол предосудителен.

1. Смотри, как опять Павел иудействует, и в отношении времени и обычая. «Чтущая», говорит (писатель), «Бога». Иудеи молились не только там, где была синагога, но и вне ее, назначая для этого особое место, как люди плотские. «В день же субботний», — когда обыкновенно собирается и народ. «И, сев, разговаривали с собравшимися там женщинами. И одна женщина из города Фиатир, именем Лидия, торговавшая багряницею, чтущая Бога, слушала; и Господь отверз сердце ее внимать тому, что говорил Павел». Посмотри опять, как он чужд гордости. И она была женщина и притом незнатная, как видно из ремесла ее; но смотри, какое в ней любомудрие! Во‑первых, сказано, что она почитала Бога; потом — что пригласила к себе апостолов. «Когда же крестилась она и домашние ее, то просила нас, говоря: если вы признали меня верною Господу, то войдите в дом мой и живите у меня. И убедила нас» (ст. 15). «Когда же крестилась», говорит (писатель), «она и домашние ее». Заметь, как она убедила всех (домашних), потом посмотри на благоразумие ее, как она умоляет апостолов, какого смирения, какой мудрости исполнены слова ее! «Если вы признали меня», говорит, «верною Господу». Ничто не могло быть более убедительным. Кого не тронули бы эти слова? Не просто просила и приглашала, не предоставила им поступить, как им угодно, но сильно понуждала их; это именно означают слова: «и убедила нас», т. е. теми словами. Смотри, как она тотчас же приносит плод и считает это посещение великим для себя одолжением. А что вы (говорит) признали меня верною, очевидно из того, что вверили мне такие тайны, которых не вверили бы, если бы не считали меня такою. И не осмелилась пригласить их прежде, но когда уже крестилась, показывая этим, что иначе и не убедила бы их. Почему же бывшие с Павлом сначала не хотели идти, но отказывались, так что нужно было понуждать их? Или потому, что вызывали ее к большему усердию, или потому, что Христос сказал: «в какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь» (Мф. 10:11). Так предусмотрительно они делали все. «Случилось, что, когда мы шли в молитвенный дом, встретилась нам одна служанка, одержимая духом прорицательным, которая через прорицание доставляла большой доход господам своим. Идя за Павлом и за нами, она кричала, говоря: сии человеки — рабы Бога Всевышнего, которые возвещают нам путь спасения» (ст. 16, 17). Почему бес говорил это, а Павел запретил ему? Тот делал злонамеренно, а этот (поступил) мудро: он хотел, чтобы к тому не имели доверия. Если бы Павел принял свидетельство его, то он, как одобренный им, прельстил бы многих и из верующих; потому он и решился возвещать об их делах, чтобы устроить свои, и снисходительностью (Павла) самому воспользоваться для погибели (других). Сначала Павел только не принимал и не обращал внимания, не желая тотчас же прибегать к знамениям; но когда тот продолжал делать это «много дней» и касался дела их, говоря: «сии человеки — рабы Бога Всевышнего, которые возвещают нам путь спасения», тогда повелел ему «выйти». «Это она делала много дней. Павел, вознегодовав, обратился и сказал духу: именем Иисуса Христа повелеваю тебе выйти из нее. И дух вышел в тот же час. Тогда господа ее, видя, что исчезла надежда дохода их, схватили Павла и Силу и повлекли на площадь к начальникам. И, приведя их к воеводам, сказали: сии люди, будучи Иудеями, возмущают наш город и проповедуют обычаи, которых нам, Римлянам, не следует ни принимать, ни исполнять» (ст. 18‑21). Корыстолюбие везде причиняет зло. О, эллинское бесчеловечие! Они хотели бы оставить отроковицу одержимою бесом, чтобы самим обогащаться. «И, приведя их к воеводам», говорит (писатель), «сказали: сии люди, будучи Иудеями, возмущают наш город». Что же они сделали? Почему вы не брали их прежде? «Будучи Иудеями», говорят: так было позорно это имя! «И проповедуют обычаи, которых нам, Римлянам, не следует ни принимать, ни исполнять». Обратили дело в государственное преступление. «Народ также восстал на них» (ст. 22). О, безумие! Не исследовали дела, не дали отвечать им, между тем как после такого чуда следовало бы почтить их, следовало бы принять как спасителей и благодетелей. Если вы желали имущества, то почему, нашедши такое богатство, не прибегли к нему? Иметь силу изгонять бесов гораздо славнее, нежели повиноваться им. Вот и знамения, но корыстолюбие преодолело. «А воеводы, сорвав с них одежды, велели бить их палками и, дав им много ударов, ввергли в темницу, приказав темничному стражу крепко стеречь их» (ст. 22, 23). Павел делал все, и творил чудеса и учил, а опасности разделяет с ним и Сила. Что значит: «Павел, вознегодовав»? Значит: видя злонамеренность беса, — как в другом месте он сам говорит: «чтобы не сделал нам ущерба сатана, ибо нам не безызвестны его умыслы» (2 Кор. 2:11). А почему те не сказали, что они изгнали беса, что оказались нечестивыми к Богу, но обратили дело в государственное преступление? Тогда они повредили бы сами себе. Так и о Христе говорили: «нет у нас царя, кроме кесаря. Всякий, делающий себя царем, противник кесарю» (Ин. 19:12, 15). И «ввергли» их, говорит (писатель), «в темницу». Великое неистовство! «Получив такое приказание, он ввергнул их во внутреннюю темницу и ноги их забил в колоду» (ст. 24). Смотри: посадил их во внутреннюю темницу; и это по устроению (Божию). Так как должно было совершиться великое чудо, то назначается место удобное для слушания его, вне города, вдали от искушений и опасностей. Смотри, как писатель истории не стыдится рассказывать о занятиях (жителей). А когда было время свободное от занятий, тогда они более слушали поучения: город же филиппийцев был не велик. Зная это, и мы не будем стыдиться никого. Петр живет у кожевника, Павел у порфиропродавщицы: есть ли здесь гордость? Будем просить Бога, чтобы Он отверз наше сердце; отверзает же Он сердца, желающие этого; а бывают и поврежденные сердца. Но обратимся к вышесказанному. «И одна женщина», говорит (писатель), «торговавшая багряницею, чтущая Бога, слушала; и Господь отверз сердце ее внимать тому, что говорил Павел». Отверзать есть дело Бога, а внимать — дело ее: так это дело было и Божеское и человеческое. «Когда же крестилась», говорит, «если вы признали меня, то войдите в дом мой и живите у меня». Смотри, и крещается и принимает апостолов с такою покорностью, с большею, нежели покорность Авраамова. Не указала на какое‑нибудь другое свое достоинство, но на то, за которое была спасена. Не сказала: «если вы признали меня» великою или благочестивою женщиною, но что? «Верною Господу». Если верна Господу, то тем более вам, если только вы не сомневаетесь. И не сказала: пребудите у меня, но: «в дом мой», чтобы показать, что сделала это с великим усердием. Поистине верная жена! А скажи мне, какой это был бес? Писатель говорит: бог Пифон, от места так называемый (Πυθὼ — собственное имя города, иначе называемого Дельфами и посвященного Аполлону). Видишь ли, что и Аполлон есть бес? Желая подвергнуть (апостолов) искушениям и более раздражить (народ), он побуждал (отроковицу) произносить (сказанные слова).

2. О, лукавый и прелукавый! Если ты знал, что они «возвещают нам путь спасения», то почему ты не вышел добровольно? Но он хотел того же, чего домогался Симон, когда говорил: «дайте и мне власть сию, чтобы тот, на кого я возложу руки, получал Духа Святаго» (Деян. 8:19). Так и этот делает. Видя, что они пользуются славою, он и теперь притворяется, надеясь, что таким образом останется в теле (отроковицы), когда будет возвещать тоже. Но если от человека «неприятна похвала в устах грешника» (Сир. 15:9), то тем более от беса. Если Христос не принимает свидетельства от людей и даже от Иоанна, то тем более от беса. Ведь проповедь не от людей, но от Духа Святого. Итак, (обвинители) неистово кричали, и, думая подействовать криком, говорили: «сии люди возмущают наш город». Что ты говоришь? Ты веришь бесу: почему же не веришь ему теперь? Он говорит, что они — «рабы Бога Всевышнего», а ты говоришь: «возмущают наш город»; он говорит: «возвещают нам путь спасения», а ты говоришь: «проповедуют обычаи, которых нам не следует ни принимать». Смотри, они не внемлют и бесу, а имеют в виду одно любостяжание. «И повлекли» их, говорит (писатель), «на площадь к начальникам: народ также восстал на них». А они, смотри, ничего не отвечают и не защищаются, чтобы явиться достойными еще большего удивления. «Ибо», говорит (Павел), «когда я немощен, тогда силен» (2 Кор. 12:10); «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи» (2 Кор. 12:9). Так, они были удивительны и кротостью. Чем строже заключение, тем славнее чудо. Начальники сделали это, может быть, для того, чтобы прекратить смятение; они видели, что народ волновался, и, подвергая ударам (апостолов), хотели укротить неистовство его, а сажая их в темницу и приказывая крепко стеречь, желали выслушать дело. И «забил», говорит (писатель), «в колоду»; иначе сказать: в кандалы. Каких же слез достойно то, что делается теперь? (Апостолы) столько страдали, а мы в роскоши, мы на зрелищах. Потому мы и гибнем и подвергаемся опасностям, ища везде удовольствий и не желая для Христа перенести ни малейшего оскорбления даже словом. Будем, увещеваю вас, непрестанно вспоминать, сколько страдали они, сколько терпели, и не возмущались, не соблазнялись. Они совершали дело Божие и столько терпели; не говорили: мы проповедуем, — почему же Бог не защищает нас? Но и это приносило им пользу, и без помощи сами страдания делали их более твердыми, более крепкими и неустрашимыми. «От скорби», говорит (Павел), «происходит терпение» (Рим. 5:3).

Не будем же искать жизни роскошной и изнеженной. Как там бывает двоякое благо: делаются крепкими и удостаиваются великих наград, — так здесь двоякое зло: делаются слабыми и негодными ни на что, разве только на зло. Нет ничего бесполезнее человека, который проводит все время в бездействии и роскоши. Муж неиспытанный, говорит (Писание), неискусен (ср. Сир. 37:30); неискусен не только в этих подвигах, но и во всем прочем. Бездействие бесполезно, и в самих удовольствиях всего труднее получать удовольствие, так как они производят пресыщение. Удовольствие от кушаний и от бездействия отнюдь не таково (как кажется), но все это кратковременно и скоропреходяще. Не будем же заботиться о такой жизни. Если мы посмотрим, кто приятнее проводит время, трудящийся ли и живущий в бедности, или предающийся роскоши, то найдем, что первый. Во‑первых, самое тело последнего изнежено и расслаблено; потом, телесные чувства его не в здравом состоянии, но слабы и безжизненны; а без этого нет и приятного ощущения здоровья. Какой конь бывает полезнее, утучняемый в бездействии, или употребляемый на работу? Какой корабль — плавающий, или стоящий без движения? Какая вода — текучая, или стоячая. Какое железо — употребляемое в дело, или не употребляемое? То блестит и уподобляется серебру, а это покрывается ржавчиной и остается бесполезным и даже теряет часть вещества своего. Нечто подобное происходит и в празднолюбивой душе: как бы ржавчина покрывает ее и истребляет ее светлость и все прочее. Чем же можно уничтожить эту ржавчину? Оселком скорбей; они делают душу полезною и способною на все. Скажи мне, может ли она посекать страсти, когда острие ее притупилось и гнется, как олово? Может ли наносить раны диаволу? И кому может быть приятен человек, утучняющий плоть свою и движущийся на подобие тюленя?

3. Говорю это не о тех, которые таковы по природе, но о тех, которые утучняют тело свое роскошью, будучи по природе не тучны. Взошло солнце, разлило повсюду светлые лучи свои, пробудило всех на дела их; земледелец выходит, взяв заступ, ковач меди берет молот, каждый ремесленник — свойственное ему орудие, и все принимаются за свое дело; жена берет пряжу или ткань; а он, как свинья, с раннего утра заботится, о насыщении своего чрева, думая, как бы приготовить роскошную трапезу. Подлинно, насыщаться с раннего утра свойственно только бессловесным животным, которые ни к чему негодны, как только на заклание. Но и из них служащие к переноске тяжестей и способные к труду после ночи также принимаются за дело. А он, восставши с ложа, когда солнце уже озарило всю площадь и когда все уже довольно потрудились над своими делами, поднимается потягиваясь, поистине как откормленная свинья, потеряв лучшую часть дня во мраке (сна). Потом долгое время сидит на постели, часто будучи не в состоянии держаться от вчерашнего опьянения, и проводит в этом большую часть (утра). Затем украшает себя и выходит — воплощенное безобразие, не имея в себе ничего человеческого, но совершенный зверь в образе человека: глаза заплыли, уста издают зловоние вина, а бедная душа, как бы поверженная на одр болезни от неумеренно принятого множества яств, влачит бремя плоти, как слон. После того, дошедши до места, садится и начинает говорить и делать так, что лучше бы ему еще спать, нежели бодрствовать. Если ему скажут что‑нибудь неприятное, то он бывает чувствительнее всякой девицы; если же — приятное, то легкомысленнее всякого дитяти; между тем лицо его беспрестанно искажается зевотою. Он готов подчиниться всем, желающим сделать зло, если не людям, то страстям; им легко овладевает и гнев, и похоть, и зависть, и все. Все ему льстят, все услуживают, еще более расслабляя его душу; и каждый день он получает какое‑либо приращение своей болезни. Если он впадает в затруднительные обстоятельства, то обращается в прах и пепел, и шелковые одежды не приносят ему никакой пользы. Это сказано нами не напрасно, но с целью научить, чтобы никто не жил в праздности и бездействии. Праздность и роскошь негодны ни к чему, а только служат для тщеславия и удовольствия. Как всем не презирать такого человека, и домашним, и друзьям, и родным. Не справедливо ли кто‑либо скажет, что он бремя земли и напрасно родился в мир, или лучше — не напрасно, но на свою голову, на погибель свою и ко вреду других? И посмотрим, что приятного в (такой жизни), где стремятся к праздности и недеятельности? Что может быть неприятнее человека, не знающего, что делать? Что постыднее его? Что жалче? Не хуже ли тысячи уз — постоянно звать, сидя на площади и взирая на проходящих? Душа по природе своей имеет нужду в движении и не терпит спокойствия. Бог сотворил ее существом деятельным и потому деятельность свойственна ее природе, а бездействие противно ее природе. Не будем указывать на больных, но возьмем в доказательство сам опыт. Нет ничего постыднее праздности и бездействия; потому Бог и поставил нас в необходимость — трудиться. Бездействие вредит всему и даже телесным членам. Если глаз, или уста, или желудок и какой угодно член не исполняет своего дела, то впадает в крайнюю болезнь; но ничто так не терпит от этого, как душа. Впрочем, как праздность есть зло, так и не надлежащая деятельность. Подобно тому, как если бы кто не стал есть ничего, то повредил бы свои зубы, и если бы стал есть не надлежащее, то произвел бы в них оскомину, — так точно и здесь: если не делает ничего или делает, чего не должно, то теряет свою силу. Потому постараемся избегать того и другого, и праздности и такой деятельности, которая хуже праздности. Какая же это деятельность? Любостяжание, гнев, зависть и прочие страсти. Относительно таковых будем стремиться к бездействию, чтобы нам получить обетованные нам блага, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 36

«Около полуночи Павел и Сила, молясь, воспевали Бога; узники же слушали их. Вдруг сделалось великое землетрясение, так что поколебалось основание темницы; тотчас отворились все двери, и у всех узы ослабели» (Деян. 16:25, 26).

Нужно молиться ночью. — Об истинном призывании Бога.

1. Что может сравниться с душами (Павла и Силы)? Они претерпели удары, получили множество ран, вынесли оскорбления, находились в крайней опасности, были в кандалах, содержались во внутренней темнице; но и при этом не дозволили себе спать, а бодрствовали в течение всей ночи. Смотрите, какое благо — скорбь. А мы и на мягких постелях, и без всякой опасности, спим во всю ночь. Может быть и потому бодрствовали, что находились в таких обстоятельствах. Ни сила сна не одолела их, ни страдания не изнурили, ни страх не привел в уныние; но все это еще более возбуждало их и исполняло великой радости. «Около полуночи», говорит (писатель), «воспевали Бога; узники же слушали их». Узникам казалось это странным и необычайным. «Вдруг сделалось великое землетрясение, так что поколебалось основание темницы; тотчас отворились все двери, и у всех узы ослабели». Землетрясение было такое, что и (сторож) проснулся; двери отворились так, что нельзя было не удивиться случившемуся; но узники не видели этого; иначе они все разбежались бы. «Темничный же страж, пробудившись и увидев, что двери темницы отворены, извлек меч и хотел умертвить себя, думая, что узники убежали. Но Павел возгласил громким голосом, говоря: не делай себе никакого зла, ибо все мы здесь» (ст. 27, 28). Он особенно дивился человеколюбию Павла, изумлялся и его мужеству, как он, имея возможность убежать, не убежал, и его удержал от самоубийства. «Он потребовал огня, вбежал в темницу и в трепете припал к Павлу и Силе, и, выведя их вон, сказал: государи мои! что мне делать, чтобы спастись?» (ст. 29, 30) Видишь ли, как чудо поразило его? «Они же сказали: веруй в Господа Иисуса Христа, и спасешься ты и весь дом твой. И проповедали слово Господне ему и всем, бывшим в доме его» (ст. 31, 32). Вступив немедленно в беседу с ним, они показали свое к нему человеколюбие. «И, взяв их в тот час ночи, он омыл раны их и немедленно крестился сам и все домашние его. И, приведя их в дом свой, предложил трапезу и возрадовался со всем домом своим, что уверовал в Бога» (ст. 33, 34). Омыл их, воздавая этим благодарность и оказывая им честь. «Когда же настал день, воеводы послали городских служителей сказать: отпусти тех людей» (ст. 35). Начальники, может быть, узнали о случившемся и не смели сами (придти) отпустить их. «Темничный страж объявил о сем Павлу: воеводы прислали отпустить вас; итак выйдите теперь и идите с миром. Но Павел сказал к ним: нас, Римских граждан, без суда всенародно били и бросили в темницу, а теперь тайно выпускают? нет, пусть придут и сами выведут нас. Городские служители пересказали эти слова воеводам, и те испугались, услышав, что это Римские граждане. И, придя, извинились перед ними и, выведя, просили удалиться из города. Они же, выйдя из темницы, пришли к Лидии и, увидев братьев, поучали их, и отправились» (ст. 36‑40). И после того как начальники объявили, Павел не выходит, может быть ради Лидии и других братий, или желая устрашить начальников, чтобы кто не подумал, будто они отпущены по своей просьбе, и чтобы внушить смелость другим (христианам). Троякая, возлюбленные, была вина их, именно: они посадили в темницу римских граждан, без суда, и всенародно. Видишь, как апостолы делали многое и по‑человечески. Сравним с этою ночью наши ночи, которые проводятся в пиршествах, пьянстве и бесчинии, в которые бывает сон ничем не отличающийся от смерти, или бодрствование хуже сна. Одни спят бесчувственно, другие бодрствуют к сожалению и несчастию, составляя козни, заботясь о деньгах, придумывая, как бы отомстить обидевшим их, питая вражду, припоминая оскорбительные слова, сказанные днем, и таким образом воспламеняют огонь гнева и совершают непростительные дела. Посмотри, как спал Петр; с ним это было по смотрению (Божию), потому что надлежало придти ангелу и никому не должно было видеть случившегося (Деян. 12:6). Хорошо и то, что сторож не допущен был до самоубийства. Почему было это, а не другое какое‑либо знамение? Потому что оно особенно могло вразумить и убедить его, а если бы этого не было, то он подвергся бы опасности, так как не столько чудеса вразумляют нас, сколько то, что относится к нашему спасению. А чтобы не показалось, что землетрясение произошло само собою, во свидетельство чуда и случилось последующее. Оно совершается ночью, потому что (апостолы) ничего не делали из тщеславия, но все для спасения. Темничный страж не был злой; он заключил их во внутреннюю темницу, потому что получил такое приказание, а не сам от себя. Почему же Павел не вдруг воззвал к нему? Потому что он был исполнен страха и смятения и не внял бы. Потому, когда Павел увидел, что он намеревается умертвить себя, то предупреждает и громко говорит ему: «все мы здесь». После этого он «потребовал огня, вбежал в темницу и в трепете припал к Павлу и Силе». Сторож пал к ногам узника! Изводит их вон и говорит: «государи мои! что мне делать, чтобы спастись?» Что же они сказали? Заметь: он не потому возлюбил их, что сам избавился от опасности, но потому, что поражен был силою (Божиею).

2. Видишь ли, что было там и что здесь? Там отроковица избавлена от духа — и ввергли (апостолов) в темницу за то, что они избавили ее от беса; здесь только показали они отверстыми двери — и (у сторожа) отверзлись двери сердца, разрешились сугубые узы и воссиял свет; ведь свет воссиял и в его сердце. «Вбежал» и «припал», и не спрашивает: что случилось, как это случилось? — но тотчас же говорит: «что мне делать, чтобы спастись?» Что же Павел? «Веруй», говорит, «в Господа Иисуса Христа, и спасешься ты и весь дом твой». Много действует на людей и то, что спасется и дом их. «И проповедали слово Господне ему и всем, бывшим в доме его». Он омыл их, и сам омылся; омыл их от ран, а сам омылся от грехов; напитал их, и сам напитался. «И возрадовался», говорит (писатель), хотя не получил ничего, кроме собеседования и благой надежды. Доказательством его веры служит то, что он оставил все (худое). Что хуже темничного сторожа? Что жесточе, что суровее его? Но он принял их с великою честью. «Возрадовался», не потому, что избавился от опасности, но «уверовал в Бога». «Веруй», говорил Павел, «в Господа»; потому и прибавил (писатель): «уверовал в Бога», чтобы не показалось, что спасается человек осужденный и грешный. «Без суда всенародно били и бросили в темницу», — чтобы это дело не было только действием благодати, но и их самих. Смотри, как разнообразно действует благодать, как вышел (Петр) и как (Павел), хотя они оба были апостолы. «Испугались», говорит (писатель). Боятся потому, что они «Римские граждане», а не потому, что несправедливо заключили их. «Просили удалиться из города». Просили этого, как милости. Они же, пришедши к Лидии и утешив ее, тогда и «отправились». Не следовало гостеприимную жену оставлять в скорби и недоумении. «Отправились», не потому, что повиновались начальникам, но, поспешая на проповедь, так как этот город уже довольно получил пользы от чуда. Долее оставаться здесь не следовало; чудо является большим, когда уходят совершившие его; тогда и оно само взывает громче. Вера темничного сторожа была здесь вместо проповеди. Что может сравниться с этим? Связывается (Павел) и связанный разрешает, разрешает сугубые узы, разрешает связавшего чрез то самое, что был связан. Поистине это — дело благодати. «Итак», говорит, «выйдите теперь и идите с миром», т. е. безопасно, не боясь ничего. С другой стороны они желают, чтобы и он оставался в безопасности, чтобы и после того не подвергался обвинению. Не говорят: «били и бросили в темницу», совершивших чудеса, так как на это не обратили бы внимания, но, что особенно могло подействовать на душу их, говорят: «нас, Римских граждан, без суда всенародно». Будем и мы всегда помнить об этом узнике, а не (только) о чуде. Что в том, скажут эллины, что он, будучи узником, вразумил темничного сторожа? Кого, скажут, и можно было убедить, как не человека грубого, жалкого, не отличавшегося умом, преисполненного пороков, удобоубеждаемого? К этому прибавляют: вообще, кто веровал, кроме кожевника, порфиропродавщицы, евнуха, темничного сторожа, рабов и женщин? Но что они скажут, если мы укажем на сановников, на сотника, проконсула и других с того времени доныне, даже на властителей и царей? Впрочем, скажу нечто другое, большее этого; посмотрим на тех же простых людей. Что же, скажут, здесь удивительного? Это и удивительно; если бы кто убедился в предметах обыкновенных, то это было бы нисколько не удивительно; но когда о воскресении, о царствии небесном, о жизни любомудрой говорят людям простым и убеждают их, это гораздо удивительнее, нежели убедить мудрецов. Если нет никакой опасности и кто‑либо убеждает, то указывают на неразумие (верующих); но когда говорят, например, рабу: если ты поверишь мне, то будешь в опасности, все будут твоими врагами, тебе должно будет умереть и претерпеть множество бед, и при всем том уловляют душу его, то это уже не от безумия. Если бы учение (христианское) служило для удовольствия, то справедливо можно было бы сказать это; если же раб научается тому, чего не захотели бы принять философы, то это — высшее чудо. Представим, если угодно, того кожевника и посмотрим, о чем беседовал с ним Петр, или, если хочешь, того самого темничного сторожа. О чем говорил ему Павел? Говорил о том, что Христос воскрес, что есть воскресение мертвых, что есть царствие (небесное), и скоро убедил этого, удобоубеждаемого человека. Что же? Не говорил ли ему также о жизни, о том, что нужно быть целомудренным, удерживаться от любостяжания, не быть жестоким и уделять другим из своего имущества? Убедиться и в этом, поистине, свойственно не безумной, но великой душе. Положим, что они принимали учение более по неразумию; но усвоить себе жизнь столь любомудрую — может ли это быть от неразумия? Таким образом, чем неразумнее убеждаемый и однако убеждается в том, в чем философы не могли убедить философов, тем большее здесь чудо, особенно, когда убеждаются и женщины и рабы, и делами показывают то, в чем Платоны и все другие (философы) не могли убедить никого. Что я говорю: никого? Даже и себя самих. Платон внушал, что не нужно презирать богатства, внушал тем, что собрал столько имущества, такое множество денег, золотых перстней и чаш. Что не нужно презирать славы мирской, внушал сам Сократ, хотя и много философствовал об этом, — внушал тем, что все делал из тщеславия. Если бы вы были знакомы с его учением, то я более распространился бы об этом и показал бы, как много в них лицемерия, и как у самого Сократа, — если верить тому, что говорит ученик его, — все учение проникнуто тщеславием.

3. Но оставим их и обратим речь к самим себе. К вышесказанному можно прибавить и то, что они убеждались в этом среди опасностей. Итак, не будем бесстыдны, но подумаем о той ночи, о кандалах, о песнопении, и постараемся сами поступать также; тогда и мы отверзем себе не темницу, а небо. Если будем молиться, то можем отверзть самое небо. Илия ж заключал и отверзал небо молитвою. И на небе есть темница. «Что вы свяжете на земле», говорит (Христос), «то будет связано на небе» (Мф. 18:18). Будем молиться во время ночи и разрешим эти узы. А что молитва разрешает грехи, в этом может убедить нас вдовица (Лк. 18:3), может убедить друг, который в полночь стоял у дверей и толкал (Лк. 11:5), может убедить Корнилий, которому (ангел) сказал: «молитвы твои и милостыни твои пришли на память пред Богом» (Деян. 10:4), может убедить Павел, который говорит: «истинная вдовица и одинокая надеется на Бога и пребывает в молениях и молитвах день и ночь» (1 Тим.5:5). Если он говорит это о вдовице, жене слабой, то тем более (можно сказать) о мужах. Я уже и говорил вам об этом, и теперь скажу: будем вставать во время ночи; если не прочитаешь многих молитв, то прочитай одну со вниманием, и этого довольно; ничего более не требую; если не среди ночи, то хотя около утра. Покажи, что ночь не для одного тела, но и для души; не попускай проходить ей в бездействии, но воздай это воздаяние Господу, или лучше, оно опять к тебе же возвратится. Скажи мне: когда мы впадаем в затруднительное положение, то кого тогда не просим? И если скоро получаем просимое, то чувствуем облегчение. Где ты найдешь, чтобы тот, кого ты просишь, готов был благодарить тебя за то, что ты просишь? Где ты найдешь, чтобы не нужно было ходить и искать, кого бы попросить, но иметь его всегда в готовности? Или не нуждаться в других, чтобы просить чрез них? Что может быть больше этого? Он тогда особенно и исполняет (наши просьбы), когда мы не прибегаем к другим, подобно тому, как искренний друг тогда особенно упрекает нас в недоверчивости к его дружбе, когда просим его чрез других. Так поступаем и мы с просящими нас; тогда особенно бываем к ним благосклонны, когда они сами обращаются к нам, а не чрез других. Но что, скажешь, если я оскорбил Его? Перестань оскорблять, со слезами приступи к Нему, и Он скоро помилует тебя за прежние дела. Скажи только, что оскорбил Его, скажи от души и из глубины сердца, и во всем получишь прощение. Не столько ты желаешь, чтобы прощены были тебе грехи, сколько Он желает простить грехи твои. А что ты мало желаешь этого, пойми из того, что ты не хочешь ни бодрствовать, ни уделять из имущества своего; а Он, чтобы оставить нам грехи наши, не пощадил единородного, истинного и сопрестольного Сына Своего. Видишь ли, что Он гораздо более тебя желает простить грехи твои? Не будем же нерадивы и не станем откладывать это дело. Он человеколюбив и благ; подадим Ему только повод; и даже этого (Он требует) только для того, чтобы мы не оставались непотребными; а иначе Он помиловал бы нас и без этого. Подобно тому, как мы для блага рабов своих изобретаем и употребляем тысячи средств, так и Он печется о нашем спасении. «Предстанем пред лицем Его во исповедании», что Он благ и милосерд (Пс. 94:2). Если ты не будешь призывать Его во истине, и не станешь взывать от сердца: прости мне, а одними только устами, то что Он сделает? Что же значит: призывать во истине? С добрым расположением, с усердием, от чистого сердца. Подобно тому, как о мире говорят, что оно истинное, когда к нему ничего не примешано, так точно и здесь. Истинно призывающий Его и истинно просящий Его просит непрестанно и не отходит дотоле, пока не получит; а кто делает это лицемерно и желает только исполнить закон, тот не призывает Его во истине. Всякий, кто бы то ни был, не говори только: я грешник, но и старайся избавить себя от этой славы; не говори только, но и сокрушайся. Если ты сокрушаешься, то прилагаешь старание; если не стараешься, то и не сокрушаешься; если же не сокрушаешься, то издеваешься. Кто, сознавая, что он болен, не делает всего к тому, чтобы избавиться от болезни? Молитва — великое оружие. «Если вы», говорит (Христос), «умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец Небесный» (Лк. 11:13). Почему же ты не хочешь прибегнуть к Нему? Он любит тебя; может сделать больше всех; и желает и может: что же тебе препятствует? Ничто. Итак, будем приступать к Нему с верою, приступать принося угодные Ему дары: непамятозлобие, снисходительность, кротость. Хотя бы ты был грешник, с дерзновением проси у Него прощения грехов, если можешь представить с своей стороны это доброе дело; и хотя бы ты был праведник, но если не имеешь непамятозлобия, то не получишь никакой пользы. Человек, простивший своему ближнему, не может не получить совершенного прощения (от Бога), потому что Бог несравненно человеколюбивее нас; это известно каждому. Что же ты говоришь? Если можешь сказать (пред Богом): я был обижен, но обуздал гнев, преодолел бурный порыв его по заповеди Твоей, то не простит ли и Он тебе? Без сомнения, простит. Очистим же душу свою от памятозлобия; этого довольно будет, чтобы и нам быть услышанными; будем молиться со вниманием и великим усердием, чтобы нам, удостоившись великого человеколюбия Его, сподобиться обетованных благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.