Деяния апостолов | 23 глава

1(б). «Павел, устремив взор на синедрион, сказал: мужи братия! я всею доброю совестью жил пред Богом до сего дня» (Деян. 23:1); т. е., я не сознаю за собою ничего, чем бы оскорбил вас, или сделал бы что‑нибудь, достойное этих уз. Что же первосвященник? Ему следовало пожалеть, что в угодность им (Павел) был несправедливо заключен в оковы; а он еще более ожесточается и приказывает бить его, как видно из следующего: «первосвященник же Анания стоявшим перед ним приказал бить его по устам» (ст. 2). Хорош поступок, кроткий архиерей! «Тогда Павел сказал ему: Бог будет бить тебя, стена подбеленная! ты сидишь, чтобы судить по закону, и, вопреки закону, велишь бить меня. Предстоящие же сказали: первосвященника Божия поносишь? Павел сказал: я не знал, братия, что он первосвященник; ибо написано: начальствующего в народе твоем не злословь» (ст. 3‑5).

2. Некоторые говорят, что он, зная, сказал такую укоризну; но мне кажется, он вовсе не знал, что это — первосвященник; иначе почтил бы его. Потому он и оправдывается, как виновный, и говорит: «начальствующего в народе твоем не злословь». Что же? — скажут. Если бы это был даже не начальник, то разве можно было просто оскорблять другого? Нет, напротив, терпеть, когда наносят оскорбление. Достойно внимания, почему тот, кто в другом месте говорит: «злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим» (1 Кор. 4:12), здесь поступает напротив, и не только укоряет, но и угрожает. Нет, ни того, ни другого он не сделал. Кто тщательно рассмотрит, тот увидит, что это более слова дерзновения, нежели гнева. С другой стороны он не хотел подвергнуться презрению тысяченачальника. Если этот не осмелился бичевать его и хотел предать иудеям, то, когда слуги стали бить его, тогда он явил еще большее дерзновение; обратился не к слуге, но к самому повелевшему. Сказав: «стена подбеленная! ты сидишь, чтобы судить по закону», он как бы так сказал: ты виновен и достоин тысячи ран. Смотри, как народ был поражен его дерзновением. Им следовало бы прекратить все; а они еще более неистовствуют. Он приводит слова закона, желая показать, что не из страха и не потому, что он не был достоин такого повеления, он выразился так, но повинуясь и в этом случае закону. Я совершенно убежден, что он не знал, что это — первосвященник; он возвратился сюда после долгого отсутствия, не часто обращался с иудеями и видел его среди множества других; между многими другими разными людьми первосвященник мог быть не замечен. И самым ответом своим, мне кажется, он показывает, что он повинуется закону и потому оправдывается. Но обратимся к вышесказанному. «Молился в храме», говорит (Павел), «пришел я в исступление». Чтобы показать, что это не был призрак воображения, прибавляет: «молился». «Поспеши и выйди скорее из Иерусалима», говорит (Господь), «потому что здесь не примут твоего свидетельства о Мне». Отсюда видно, что он удалился не из страха по причине опасностей, но потому, что не приняли свидетельства его. Для чего же он сказал: «им известно, что я верующих в Тебя заключал в темницы»? Этим он не противоречил Христу, — да не будет, — но хотел получить наставление в столь чудном деле. «Иди», говорит (Господь), «Я пошлю тебя далеко к язычникам». Смотри: Христос не дал ему наставления, что должен он делать, но только повелел идти, и он повинуется: так он был послушлив! «А за сим подняли крик, говоря», говорит (писатель), «истреби от земли такого! ибо ему не должно жить». О, дерзость! Скорее вам не должно жить, а не ему, который во всем повинуется Богу. О, нечестивцы и человекоубийцы! «Метали одежды», говорит, «и бросали пыль на воздух»: делают это для того, чтобы произвести большее смятение, или для того, чтобы устрашить начальника. И смотри: они не указывают вины его, потому что ничего сказать не могли, но думают подействовать криком, между тем как следовало бы спросить обвинителей. «А тысяченачальник испугался», говорит, «узнав, что он Римский гражданин». Следовательно, не ложь сказал Павел, назвав себя римлянином. «Освободил его от оков», говорит, «и, выведя Павла, поставил его перед ними». Это следовало сделать в самом начале, не связывать и не приказывать бичевать, но оставить его, как не сделавшего ничего такого, за что бы связывать. «И, выведя Павла, поставил его перед ними». Это привело иудеев в великое недоумение. «Павел, устремив взор на синедрион, сказал», говорит, «мужи братия». Здесь выражается его дерзновение и неустрашимость. Но, смотри, какова их злоба. «Первосвященник же Анания», продолжает (писатель), «стоявшим перед ним приказал бить его по устам». За что бьешь его? Что оскорбительного сказал он? О, бесстыдство, о, дерзость! «Тогда», говорит, «Павел сказал ему: Бог будет бить тебя, стена подбеленная». Вот дерзновение: обличает его в лицемерии и беззаконии; после того он и смиряется. В недоумении первосвященник не осмеливается ничего сказать, но бывшие при нем не вынесли дерзновения (Павла), видели его готовым идти на смерть, и не вынесли. «Я не знал», говорит, «что он первосвященник». Следовательно, укоризна произошла от неведения. Если бы это было не так, то тысяченачальник, взяв его, удалился бы, не промолчал бы, или предал бы его им.

3. Отсюда видно, что он добровольно терпит все, что терпит; и оправдывается пред ними из повиновения закону, а не из желания показать им свои достоинства; потому он сильно и укорил их. Таким образом он оправдывается для закона, а не для народа; и справедливо, — ведь бить человека, не сделавшего никакого оскорбления и притом невинного, беззаконно. Сказанное им не есть оскорбление; иначе иной назвал бы оскорблением и слова Христа, когда Он говорит: «горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам» (Мф. 23: 27). Да, скажете, если бы он сказал это прежде, нежели потерпел битье, то слова его были бы не от гнева, но от дерзновения. Но я показал причину: он не хотел подвергнуться презрению. Так и Христос нередко укорял иудеев, когда был оскорбляем, например, когда говорил: «не думайте, что Я буду обвинять вас» (Ин. 5:45). Но это не оскорбление — да не будет. Смотри, с какою кротостью (Павел) обращается к ним: «я не знал», говорит, «что он первосвященник». Сказав это, он не остановился, но, желал показать, что говорит без насмешки, присовокупляет: «начальствующего в народе твоем не злословь» (ср. Исх. 22:28). Видишь ли, как он еще признает его начальником?

Будем и мы учиться его кротости, чтобы в том и другом нам быть совершенными. Великое нужно старание, чтобы знать, в чем состоит первая и в чем последнее; старание необходимо потому, что с этими добродетелями смешиваются пороки, с дерзновением — дерзость, с кротостью — малодушие. Каждому должно смотреть, чтобы, предаваясь пороку, не приписывать себе добродетели, подобно тому, как если бы кто, имея общение с служанкою, по неведению воображал бы, что он имеет общение с госпожою. Итак, что такое кротость и что малодушие? Когда мы, видя других оскорбляемыми, не защищаем их, а молчим, это — малодушие; когда же, сами получая оскорбления, терпим, это — кротость. Что такое дерзновение? Опять тоже самое, т. е. когда мы ратоборствуем за других. А что дерзость? Когда мы стараемся мстить за самих себя. Таким образом, великодушие и дерзновение на одной стороне, а дерзость и малодушие на другой. Кто не щадит себя, тот едва ли будет сожалеть о других; и кто не мстит за себя, тот едва ли оставит без защиты других. Когда наш нрав свободен от страсти, то он способен и к добродетели. Как тело, освободившись от горячки, укрепляется в силах, так и душа, если не предана страстям, делается сильною. Кротость есть признак великой силы; чтобы быть кротким, для этого нужно иметь благородную, мужественную и весьма высокую душу. Неужели ты думаешь, что мало нужно (силы душевной), чтобы получать оскорбления и не возмущаться? Не погрешит тот, кто назовет такое расположение к ближним даже мужеством; кто был столько силен, что преодолел эту страсть, тот, конечно, будет в состоянии преодолеть и другую; т. е. здесь две страсти: страх и гнев; если ты победишь гнев, то, без сомнения, (преодолеешь) и страх; гнев же ты победишь, если будешь кроток, а если преодолеешь страх, то окажешь мужество. Наоборот, если не победишь гнева, то окажешься дерзким; а не победив его, не будешь в состоянии преодолеть и страх, и, следовательно, окажешься малодушным, и будет с тобою тоже, что, например, с телом, которое так бессильно и расслаблено, что не может вынести никакого труда: оно скоро изнуряется и от холода и от жара; таково свойство тела расслабленного, а крепкое выдерживает все. Еще, с великодушием, которое есть добродетель, смешивается расточительность; также бережливость есть добродетель, но с нею смешиваются корыстолюбие и скупость. Сравним их между собою.

Расточительный не есть человек великодушный. Почему? Потому что, кто предан тысяче страстей, тот может ли быть велик душою? Он таков не оттого, что презирает деньги, но оттого, что покоряется другим страстям, подобно как человек, принужденный разбойниками повиноваться им, не может быть свободным. Не от презрения к деньгам происходит расточительность, но от неумения распоряжаться ими; если бы можно было и удержать их и предаваться удовольствиям, то он, конечно, пожелал бы этого. Кто употребляет деньги, на что следует, тот великодушен; поистине та душа велика, которая и не раболепствует страсти и почитает деньги за ничто. Также бережливость есть добродетель; весьма бережливым был бы тот, кто употреблял бы деньги, на что следует, а не просто без разбора. Скупость же — не то же самое. Тот (бережливый) издерживает все на нужное, а этот (скупой) и при самой настоятельной нужде не касается своего имущества. Бережливый — брат великодушного. Таким образом, поставим вместе великодушного с бережливым, а расточительного со скупым; последние оба страдают малодушием, а первые оба отличаются великодушием. Подлинно, великодушным мы должны назвать не того, кто тратит деньги безрассудно, но кто употребляет их на нужное; равно как скупым и сребролюбивым — не бережливого, но того, кто не употребляет денег и на нужное. Сколько имущества расточал богач, облачавшийся в порфиру и виссон? Но он не был великодушен, потому что душа его была одержима жестокостью и тысячами вожделений; а такая душа может ли быть великою? Великодушен был Авраам, который употреблял свое имущество на принятие странников, закалал тельцов и, когда нужно было, не щадил не только имущества, но и самой души своей. Итак, если мы видим, что кто‑нибудь приготовляет роскошную трапезу, насыщает блудниц и тунеядцев, то не будем называть его великодушным, но весьма малодушным. Смотри, в самом деле, скольким сам он служит и раболепствует страстям, — чревоугодию, безмерному сластолюбию, самоуслаждению; а кто одержим столь многими страстями и не может освободиться ни от одной из них, того можно ли назвать великодушным? Следовательно, тогда в особенности и надобно назвать его малодушным, когда он много тратит; чем больше он тратит, тем больше показывает владычество над ним страстей; если бы они не столько имели над ним силы, то он не столько бы и тратил. Напротив, если мы видим, что кто‑нибудь никому из подобных людей ничего не уделяет, но питает бедных и помогает нуждающимся, и сам довольствуется трапезою не роскошною, того мы должны назвать весьма великодушным; поистине великой душе свойственно не думать о собственном удовольствии, а заботиться о (спокойствии) других. Скажи мне: если бы ты увидел кого‑нибудь, кто бы, презирая всех тиранов и вменяя ни во что их повеления, облегчал страдания притесняемых ими, не признал ли бы ты это делом великим? Так точно мы должны рассуждать и здесь. Страсти — это тираны. Если мы будем презирать их, то сделаемся великими; если будем освобождать от них и других, то — еще более великими. Это и справедливо. Кто делает добро не себе только, но и другим, тот выше не делающих ни того, ни другого. Если бы кто, из угождения тирану, одного из подчиненных его стал бить, другого притеснять, третьего оскорблять, — неужели мы назовем это великодушием? Отнюдь нет, и тем менее, чем он был бы важнее. Так точно и здесь. У нас есть душа благородная и свободная; расточительный предает ее на битье страстям; назовем ли же великодушным того, кто терзает самого себя? Отнюдь нет. Итак, будем помнить, что такое великодушие и расточительность, что бережливость и скупость, что кротость и малодушие, что дерзновение и дерзость, чтобы, различая их друг от друга, мы могли благоугождая Господу провести настоящую жизнь и сподобиться будущих благ, благодатию и человеколюбием Единородного Его, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 49

«Узнав же Павел, что тут одна часть саддукеев, а другая фарисеев, возгласил в синедрионе: мужи братия! я фарисей, сын фарисея; за чаяние воскресения мертвых меня судят. Когда же он сказал это, произошла распря между фарисеями и саддукеями, и собрание разделилось. Ибо саддукеи говорят, что нет воскресения, ни Ангела, ни духа; а фарисеи признают и то и другое» (Деян. 23:6‑8).

Твердость Павла. — Какую нужно выбирать жену.

1. Опять (Павел) говорит по‑человечески; он не всегда руководится благодатию, но позволяет себе привносить нечто и от себя. Это он и делает как теперь, так и после, и в оправдании своем намеревается разделить злобно соединившуюся против него толпу. Не ложь говорит он и здесь, называя себя фарисеем; по предкам своим он действительно был фарисей. Потому так и оправдывается: «я фарисей, сын фарисея; за чаяние воскресения мертвых меня судят». Они не хотели сказать, за что судят его; потому он находит нужным сам объяснить это. «А фарисеи», говорит (писатель), «признают и то и другое». Здесь три предмета; почему же он говорит: «и то и другое»? Или потому, что дух и ангел — одно, или потому, что это выражение употребляется не только о двух, но и о трех. Следовательно, оно сказано по употреблению, а не по собственному значению. Смотри: когда он стал между ними, тогда они принимают его сторону. «Сделался», говорит (писатель), «большой крик». «И, встав, книжники фарисейской стороны спорили, говоря: ничего худого мы не находим в этом человеке; если же дух или Ангел говорил ему, не будем противиться Богу» (ст. 9). А почему они не защищали его прежде? Потому что он не принадлежал к ним, и до этого оправдания еще не было известно, что он прежде был фарисей. Видишь ли, как открывается истина, когда умолкают страсти? Слова же их означают следующее: что за вина, если это сказал ему ангел или дух, и по его внушению он учит так о воскресении? Потому оставим его, чтобы, восставая против него, нам не сделаться противниками Богу. Смотри, как благоразумно они защищают Павла, хотя он не подал им никакого к тому повода. «Но как раздор увеличился, то тысяченачальник, опасаясь, чтобы они не растерзали Павла, повелел воинам сойти взять его из среды их и отвести в крепость» (ст. 10). Тысяченачальник боится, чтобы не растерзали Павла, когда он сказал, что он римлянин: следовательно это было не безопасно. Видишь ли, что он справедливо назвал себя римлянином? Иначе (тысяченачальник) и теперь не пришел бы в страх. Но воины уводят его. Видя, что все безуспешно, эти злодеи начинают действовать сами, как они хотели и прежде, но встретили препятствия. Так злоба никогда не успокаивается, не смотря ни на какие препятствия. Между тем сколько здесь обстоятельств располагало их и утолить гнев свой и образумиться! Тем не менее они упорствуют. Даже достаточно было для вразумления их и того, что человек, которого они хотели растерзать, отнимается у них и избегает таких опасностей. «В следующую ночь Господь, явившись ему, сказал: дерзай, Павел; ибо, как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме. С наступлением дня некоторые Иудеи сделали умысел, и заклялись не есть и не пить, доколе не убьют Павла. Было же более сорока сделавших такое заклятие» (ст. 11‑13). «И заклялись», говорит. Видишь ли, как они мстительны и упорны в злобе? Что значит: «заклялись»? Иначе сказать: они оставят веру в Бога, если не исполнят своего намерения в отношении к Павлу. Следовательно, они остались заклятыми навсегда, потому что не убили Павла. Сошлись вместе сорок человек; такой был это народ, что когда надлежало согласиться на добро, то не сходилось и двух человек, а когда на зло, то сошлась целая толпа. Они делают своими сообщниками и начальников, на что, указывая (писатель) продолжает: «Они, придя к первосвященникам и старейшинам, сказали: мы клятвою заклялись не есть ничего, пока не убьем Павла. Итак ныне же вы с синедрионом дайте знать тысяченачальнику, чтобы он завтра вывел его к вам, как будто вы хотите точнее рассмотреть дело о нем; мы же, прежде нежели он приблизится, готовы убить его. Услышав о сем умысле, сын сестры Павловой пришел и, войдя в крепость, уведомил Павла. Павел же, призвав одного из сотников, сказал: отведи этого юношу к тысяченачальнику, ибо он имеет нечто сказать ему. Тот, взяв его, привел к тысяченачальнику и сказал: узник Павел, призвав меня, просил отвести к тебе этого юношу, который имеет нечто сказать тебе» (ст. 14‑18). Опять он спасается человеческим содействием. Посмотри: Павел не открывает этого никому, даже и сотнику, чтобы это не сделалось известным. Сотник пошел и донес тысяченачальнику так: «тысяченачальник, взяв его за руку и отойдя с ним в сторону, спрашивал: что такое имеешь ты сказать мне? Он отвечал, что Иудеи согласились просить тебя, чтобы ты завтра вывел Павла пред синедрион, как будто они хотят точнее исследовать дело о нем. Но ты не слушай их; ибо его подстерегают более сорока человек из них, которые заклялись не есть и не пить, доколе не убьют его; и они теперь готовы, ожидая твоего распоряжения. Тогда тысяченачальник отпустил юношу, сказав: никому не говори, что ты объявил мне это» (ст. 19‑22).

2. Хорошо (сделал) тысячник, приказав скрыть это, чтобы не сделалось известным. Потом дает повеление сотникам, когда следовало, и посылает (Павла) в Кесарию, чтобы он и там говорил при большем числе зрителей и среди торжественнейшего собрания слушателей. После этого иудеи не могут сказать: если бы мы видели Павла, или слышали его учение, то уверовали бы. И этого оправдания они лишаются. И «в следующую ночь Господь, явившись ему, сказал», говорит (писатель), «дерзай, Павел; ибо, как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме». Смотри, и после этого явления Господь попускает ему спастись опять по‑человечески. Достойно удивления, как Павел не смутился и не сказал: что же это значит? Не обманут ли я Христом? Нет, он не думал и не чувствовал ничего такого, а только веровал. Впрочем, веруя, он не дремал, не приминул сделать то, что можно было при помощи человеческой мудрости. Смотри, как те связали себя заклятием, как бы какою необходимостью. Вот и пост — отец мужеубийства! Как Ирод связал себя клятвою, как бы какою необходимостью, так и они. Таково коварство диавола: под видом набожности он расставляет сети. Нужно было придти, обвинять, собирать судилище: это дело не священников, а разбойников, не начальников, а злодеев. И смотри, какая крайняя злоба: не довольствуются тем, что склоняют ко злу друг друга, но решаются вместе с собою склонить к тому же и правителя. Потому (Господь) и устроил, что он узнал об их умысле. А они не только тем, что ничего не могли сказать (против Павла), но и тем, что сделали умысел тайно, обличили сами себя и показали, что они — ничто. После отправления (Павла) первосвященники, вероятно, приходили с просьбою (к тысяченачальнику) и возвратились со стыдом без успеха. А тысяченачальник поступил справедливо; он не решился ни отпустить (Павла), ни согласиться (с ними). Но как он, скажешь, поверил, что сказанное юношею было справедливо? Он из прежнего заключал, что они могут сделать это. И смотри, какое коварство: сами первосвященники были, как бы поставлены в необходимость. Не удивляйся: ведь если те решались на такое дело и принимали на себя всю опасность, то эти еще более могли сделать тоже. Видишь ли, как (Павел) оказывается невинным пред судом внешних (язычников), подобно как Христос пред судом Пилата? Смотри, как злоба вредит сама себе: они предали Павла, чтобы осудить и убить его; а выходит противное; он спасается и оказывается невинным; если бы было не так, то растерзали бы его; если бы было не так, то погубили бы, осудили бы его. Но тысяченачальник не только избавляет его от этого умысла, но и способствует ему безопасно отправиться в сопровождении такого отряда, — а каким образом, послушай. «И, призвав», продолжает (писатель), «двух сотников, сказал: приготовьте мне воинов пеших двести, конных семьдесят и стрелков двести, чтобы с третьего часа ночи шли в Кесарию. Приготовьте также ослов, чтобы, посадив Павла, препроводить его к правителю Феликсу. Написал и письмо следующего содержания: «Клавдий Лисий достопочтенному правителю Феликсу — радоваться. Сего человека Иудеи схватили и готовы были убить; я, придя с воинами, отнял его, узнав, что он Римский гражданин. Потом, желая узнать, в чем обвиняли его, привел его в синедрион их и нашел, что его обвиняют в спорных мнениях, касающихся закона их, но что нет в нем никакой вины, достойной смерти или оков. А как до меня дошло, что Иудеи злоумышляют на этого человека, то я немедленно послал его к тебе, приказав и обвинителям говорить на него перед тобою. Будь здоров» (ст. 23‑30). Вот и письмо, заключающее в себе оправдание Павла, «нет в нем», говорит, «никакой вины, достойной смерти или оков», — служащее к осуждению более их, нежели его: так они домогались убить его! И прежде, говорит, «сего человека Иудеи схватили и готовы были убить»; потом «привел его в синедрион»; но и тогда они не могли ни в чем обвинить его, и хотя после первого покушения им следовало успокоиться и устыдиться, но они опять замышляют убить его: так ясно эти слова говорят опять в его пользу! А для чего он посылает туда обвинителей? Для того, чтобы и в том судилище, где дело имело рассматриваться обстоятельнее, он оказался невинным. Но обратимся к вышесказанному. «Я фарисей». Это сказал (Павел) для того, чтобы расположить их к себе; а чтобы не показаться льстецом, присовокупляет: «за чаяние воскресения мертвых меня судят»; защищает себя от их обвинения и клеветы. Саддукеи утверждают, что нет ни ангела, ни духа; они не признают ничего бестелесного, может быть даже и Бога, по своей грубости; потому они не хотят верить и воскресению. «И, встав», говорит (писатель), «книжники фарисейской стороны спорили, говоря: ничего худого мы не находим в этом человеке».

3. Смотри: тысяченачальник слышит, что фарисеи признают его невинным, и принимает его сторону, уводит его с великим дерзновением. Сказанное Павлу также исполнено любомудрия. «В следующую ночь Господь, явившись ему, сказал: дерзай, Павел; ибо, как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме». Смотри, какое утешение. Сперва (Господь) восхваляет его, потом внушает, чтобы он не боялся отправления в Рим, которое еще не было известно, и как бы так говорит: ты не только отправишься туда, но и покажешь великое дерзновение. Этим выражается не то, что он будет спасен, но что он будет свидетельствовать с великою славою в великом городе. А почему (Господь) явился ему не прежде, как когда он подвергся опасности? Потому, что Бог всегда утешает в скорбях (когда Он бывает более вожделенным) и научает нас среди опасностей. Иначе сказать: когда он был свободен от уз, тогда оставался спокойным, а теперь его ожидали бедствия. «И заклялись», говорят, «не есть и не пить». Какое неистовство! Сами себя безрассудно подвергают проклятию. «Дайте знать тысяченачальнику», говорят, «чтобы он завтра вывел его к вам, как будто вы хотите точнее рассмотреть дело о нем». Что ты говоришь? Не в другой ли уже раз он говорил пред вами? Не назвал ли себя фарисеем? Чего же еще более? Так они не боялись ничего, ни судилищ, ни законов; так они были дерзки на все: и внушают (коварную) мысль и обещают действовать. «Услышав о сем умысле, сын сестры Павловой». Промысл Божий устроил, что они не знали, что тот подслушает.

Что же Павел? Он не смутился, но уразумел, что это — дело Божие, и все, возложив на Него, чрез это самое получил спасение. Смотри, как Бог устроил все ко благу. Юноша объявил об умысле, ему поверили, и таким образом Павел спасся. Но, скажешь, если он был признан невинным, то для чего были посланы туда обвинители? Для того, чтобы дело было исследовано точнее, и чтобы этот муж явился тем более чистым. Божие домостроительство таково, что чем нам вредят, то самое служит к нашей пользе. Так Иосиф был оклеветан госпожою; она думала, что вредит ему, но своею клеветою доставила ему безопасность; темница была гораздо покойнее дома, где воспитывался этот зверь. Находясь там, он, хотя и служил, но был в непрестанном страхе, как бы не напала на него госпожа, и этот страх беспокоил его более темницы. Напротив, подвергшись обвинению, он стал жить безбоязненно и спокойно, избавившись от этого зверя, от бесстыдства и клеветы. Ему лучше было находиться вместе с несчастными людьми, нежели с неистовою госпожою. Здесь он находил себе утешение в том, что посажен сюда за целомудрие; а там боялся, как бы не принять язвы на душу. Для юноши нет ничего тяжелее, мучительнее и несноснее любящей женщины, когда он ее не хочет: это хуже всяких уз. Таким образом, он не ввержен был в темницу, но освободился из темницы; она вооружила против него господина, но сохранила его в мире с Богом, приблизила его к действительному, истинному Владыке; лишила власти в своем доме, но усвоила Господу. Также и братья продали его, но тем избавили его от домашних врагов, от великой злобы и зависти, от ежедневных клевет, удалили от ненавидевших его. Что, в самом деле, может быть хуже, как быть принуждену жить вместе с завистливыми братьями, находиться в подозрении, подвергаться клеветам? Итак, одно делали и та и эти, а другое и великое устроял (Бог) для праведника. Когда он был в чести, тогда находился в опасности; а когда испытывал бесчестие, тогда был в безопасности. Евнухи не вспомнили о нем, — и хорошо: освобождение его устроилось славнее, так что надобно было приписать все не человеческой милости, а Божию домостроительству; он был освобожден благовременно, когда была нужда, так что фараон извел его из темницы, не как благодетель, а как получающий благодеяние. Надлежало не рабу получить дар, а царю испытать нужду; надлежало открыться его мудрости. Потому забывает его евнух, чтобы не забыл Египет, чтобы не остался в неведении о нем царь. Если бы он изведен был прежде, то может быть захотел бы возвратиться в свою землю; потому он и удерживается тысячью необходимостей, во‑первых — властью, во‑вторых — темницею, в‑третьих — (распоряжениями) в царстве, чтобы все это так устроилось. Как благородного коня, стремящегося ускакать к своим, Бог удерживал его там для славных целей. А что он желал увидеть отца и облегчить скорбь его, видно из того, что он призвал его туда.

4. Хотите ли, мы рассмотрим и другие случаи коварства, как они служат к нашей пользе, не только тем, что уготовляют нам награду, но и тем, что в то же самое время устрояют наше благосостояние? Строил ковы отцу (Иосифа) дядя его и изгнал его из отечества. Что же? Сам поставил его вдали от опасности, потому что (Иаков) нашел там безопасность; подал ему повод сделаться более любомудренным и увидеть сон. Но он был рабом в чужой стране? Однако он нашел своих, взял невесту и явился тестю достойным зятем. Но (тесть) обманул его? Однако и это обратилось во благо: он сделался отцом многих детей. Но (тесть) имел против него злой умысел? Однако и из этого вышло добро: он возвратился в свою землю; если бы он благоденствовал, то не пожелал бы идти в свое отечество. Но его лишили награды? Он получил награду большую. Так всегда, против кого больше злоумышляли, те больших удостаивались благ. Если бы Иаков не взял за себя старшей сестры, то не сделался бы отцом столь многих детей, но провел бы много времени в бесчадии и плакал бы, как (другая) жена его. Она справедливо плакала, пока не сделалась матерью; а он имел утешение; потому и укорял ее. Опять, если бы не лишили его награды, он не пожелал бы видеть своего отечества, не открылось бы любомудрие этого мужа, не прилепились бы к нему так (жены его). Смотри, что они говорят: «он продал нас и съел даже серебро наше» (Быт. 31:15): так это усилило любовь их! Они сделались ему вместо жен рабынями и любили его, что выше всякого сокровища, так как нет, поистине нет ничего драгоценнее, как быть столь любимым женою и любить. «Жена и муж, согласно живущие между собою», говорит Премудрый, поставляя это в числе блаженств (Сир. 25:2); в этом все богатство, все счастье жизни, а без этого все прочее бесполезно, все неустроенно и исполнено неприятностей и огорчений. Потому будем и мы искать этого, прежде всего. Кто ищет денег, тот не ищет этого. Будем искать того, что может быть твердо.

Не будем искать брачного союза с богатыми, чтобы множество богатства не породило в жене высокомерия, чтобы высокомерие не было причиною развращения. Не видишь ли, что сотворил Бог, как Он подчинил (жену мужу)? Почему же ты невнимателен? Для чего бесчувствен? Что даровал Он тебе по природе, в том не нарушай сам (Его) содействия. Надобно искать не богатой жены, а того, чтобы иметь в ней сообщницу жизни для рождения детей. Не для того Бог даровал человеку жену, чтобы она принесла деньги, но чтобы была ему помощницею. Жена, приносящая деньги, бывает коварна, (становится госпожою, вместо жены, или лучше, зверем, а не женою), предаваясь высокомерию из‑за своего богатства. Нет ничего презреннее мужа, желающего обогатиться таким образом; если вообще обогащение исполнено искушений, то, что будет обогащение таким способом? Не смотри на то, что иной получил необыкновенно много, случайно и неожиданно; и в других делах нужно обращать внимание не на то, чем иные владеют и как неожиданно получают, но благоразумно вникать, не сопровождается ли это дело бесчисленными неприятностями. И не сам один ты чрез это подвергнешься бесславию, но навлечешь стыд и на детей, которых оставишь в бедности, если случится тебе умереть прежде, и жене подашь множество поводов — выйти за муж за другого. Не видишь ли, как для многих жен предлогом ко второму браку служило то, что они обращали на себя внимание, искали распорядителей для своего имущества? Не будем же допускать столько зла ради денег, но, оставив все, будем искать (в жене) доброй души, чтобы найти в ней и любовь. В этом великое богатство, в этом высокое сокровище, в этом бесчисленное множество благ, которых да насладимся все мы, живя как должно и согласно с законами божественными, чтобы нам сподобиться и благ будущих, блогодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 50

«Итак воины, по данному им приказанию, взяв Павла, повели ночью в Антипатриду. А на другой день, предоставив конным идти с ним, возвратились в крепость. А те, придя в Кесарию и отдав письмо правителю, представили ему и Павла» (Деян. 23:31‑33).

Как нужно переносить оскорбления. — Как нужно искать примирения.

1. Как бы какого царя, (Павла) сопровождали оруженосцы в таком множестве, и притом ночью, опасаясь нападения буйного народа. Выведши его за город, они оставили его. Тысяченачальник не отправил бы его под такою сильною стражею, если бы сам не признавал его невинным и не видел решимости (иудеев) на убийство. «Правитель, прочитав письмо, спросил, из какой он области, и, узнав, что из Киликии, сказал: я выслушаю тебя, когда явятся твои обвинители. И повелел ему быть под стражею в Иродовой претории» (ст. 34, 35).