Библия тека

Собрание переводов Библии, толкований, комментариев, словарей.


1 послание Коринфянам | 1 глава

Толкование Иоанна Златоуста


БЕСЕДА 1

«Павел, волею Божиею призванный Апостол Иисуса Христа, и Сосфен брат, церкви Божией, находящейся в Коринфе, освященным во Христе Иисусе, призванным святым, со всеми призывающими имя Господа нашего Иисуса Христа, во всяком месте, у них и у нас: благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа» (1 Кор. 1:1‑3).

Смирение Павла. — Единение церкви. — Нужно искать благодати у Бога, а не у людей. — Значение смиренномудрия.

1. Видишь ли, как Павел в самом начале низложил гордость и ниспроверг всякую надменность лжеучителей, назвав себя званным? Не сам я, говорит, изобрел то, чему научен, и не своею мудростью постиг это, но будучи призван, когда гнал и опустошал Церковь. Здесь, можно сказать, все принадлежит Призвавшему, а призванному ничего, разве только послушание. «Иисуса Христа». Учитель ваш — Христос; а вы людей считаете начальниками учения. «Волею Божиею», — так как Бог восхотел, чтобы вы спаслись таким образом. Мы сами не совершили ничего, но по воле Божией обрели спасение: призваны потому, что Ему было угодно, а не потому, чтобы мы были того достойны.

«И Сосфен брат». Опять выражает смирение, поставляя на ряду с собою того, кто был гораздо меньше его; а расстояние между Павлом и Сосфеном велико. Если же он, несмотря на такое расстояние, поставил низшего наряду с собою, то что могут сказать те, которые презирают равночестных? «Церкви Божией». Не того или другого, но Божией. «Находящейся в Коринфе». Видишь ли, как он каждым выражением низлагает их надменность, всячески возводя ум их к небу? Церковь называет Божиею, выражая тем, что в ней должно быть единение, потому что если она Божия, то соединена и едина, не только в Коринфе, но и во всей вселенной. Имя Церкви — это имя не разделения, но единения и согласия. «Освященным во Христе Иисусе». Опять приводит имя Иисуса, а не людей. Что такое — освящение? Омовение, очищение. Напоминает им о той нечистоте, от которой Он избавил их, и научает смиренномудрию, так как они освящены не за собственные добрые дела, но по человеколюбию Божию. «Призванным святым». И то самое, что вы спасаетесь верою, не от вас, говорит; не вы первые приступили, но были призваны, так что и это малое не вполне принадлежит вам. Хотя вы приступили, будучи отягощены множеством зол, но и этим обязаны не себе самим, а Богу.

Поэтому в послании к Ефесянам он говорит: «благодатью вы спасены через веру, и сие не от вас» (Еф. 2:8). И вера не вполне принадлежит вам: вы не сами, предварив Бога, уверовали, но послушались, когда были призваны. «Со всеми призывающими имя Господа нашего Иисуса Христа». Имя не такого‑то или иного, но Господа. «Во всяком месте, у них и у нас». Хотя послание писано только к коринфянам, но он упоминает о всех верующих по всей вселенной, показывая, что Церковь должна быть едина везде, хотя она находится в различных местах, и тем более — в Коринфе. Место разделяет, но Господь их соединяет, как общий для всех; потому, чтобы внушить им единение, он и присовокупил: «у нас и у них». Последнее важнее первого. Как находящиеся в одном месте, когда имеют многих несогласных между собою господ, бывают разделены, и место нисколько не способствует им быть в единении, потому что господа дают им различные приказания и каждый требует своего, — «не можете», сказано, «служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24), — так и находящиеся в различных местах, когда имеют не различных господ, а только одного, от мест не теряют согласия, потому что один Господь соединяет их. Итак, говорит, вы, коринфяне, должны быть в согласии не только с коринфянами, но и со всеми по всей вселенной, как имеющие общего Владыку; поэтому вторично присовокупил: «у нас». Чтобы кто‑либо из неразумных не подумал, что он допускает разделение, когда сказал: имя Господа нашего Иисуса Христа, он опять присовокупляет: Господа нашего же и тех. А чтобы это было яснее, прочту так, как требует смысл речи: Павел и Сосфен Церкви Божией, находящейся в Коринфе, и всем, призывающим имя Господа нашего и их, во всяком месте, в Риме ли, или где бы они ни были, — благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа. Или можно так, и, мне кажется, это будет еще точнее: Павел и Сосфен находящимся в Коринфе освященным, званным святым со всеми призывающими имя Господа нашего Иисуса Христа во всяком месте, как их так и нашего, т. е. благодать вам и мир вам, находящимся в Коринфе освященным, и сделавшимся званными, не одним вам, но вместе со всеми, во всяком месте призывающими имя Иисуса Христа, Господа нашего и их. Если же мир от благодати, то что ты высокоумствуешь, что надмеваешься, ты — спасающийся благодатию? Если ты в мире с Богом, то для чего прилепляешься к другим? Это ведь значит производить разделение. Для чего, если вы в мире с тем или другим, обладаете и благодатью? А я желаю, чтоб от Бога было вам то и другое, от Него и для Него. То и другое не будет твердо, если не произойдет от мановения свыше; и если не будет относиться к Нему, то не принесет вам никакой пользы. Нет никакой для нас пользы, если мы, будучи в мире, хотя бы со всеми, будем во вражде с Богом; и опять нет для нас никакого вреда, если мы, будучи в несогласии хотя бы со всеми, будем в мире с Богом. Точно также нет никакой пользы, если мы у всех заслуживаем одобрение, а Господа оскорбляем; и нет никакой опасности, если все отвращаются и ненавидят нас, а Бог приемлет и любит. Истинная благодать, истинный мир — от Бога. Кто имеет благодать у Бога, тот не боится никого, хотя бы терпел множество зол, не только — человека, но — самого диавола. А кто оскорбил Бога, тот боится всех, хотя по‑видимому находится в безопасности. Человеческий род непостоянен: не только друзья и братья, но и отцы, изменяя свое расположение часто по маловажной причине, хуже всякого врага гнали того, кого родили, кого воспитали, и дети гнали отцов. Вот смотри.

2. Давид имел благодать пред Богом; Авессалом имел благодать пред людьми; а какой был конец того и другого и кто получил большую похвалу? Вы знаете это. Авраам имел благодать пред Богом, а фараон пред людьми, которые из угождения ему предали жену праведника: кто же из них оказался более славным и блаженным? Это всякому известно. И что говорить о праведных? Израильтяне имели благодать пред Богом и были ненавидимы от людей — египтян, но превзошли ненавидевших и победили их, знаете, с какою славою. Потому будем все мы пещись об этом: раб пусть старается обрести благодать пред Богом прежде, нежели пред господином; жена пусть ищет благодати пред Спасителем Богом прежде, нежели пред мужем; воин пусть ищет благоволения свыше прежде, нежели от царя или начальника: таким именно образом ты заслужишь благоволение и от людей. Но как же обрести благодать пред Богом? Как же иначе, если не смиренномудрием? «Бог», говорит (Писание), «гордым противится, а смиренным дает благодать» (Притч. 3:34); и: «жертва Богу — дух сокрушенный; сердца смиренного Ты не презришь, Боже» (Пс. 50:19). Если и людям приятно смирение, тем более Богу. Так язычники обрели благодать; так и иудеи отпали от благодати: «ибо они не покорились праведности Божией» (Рим. 10:3). Смиренный угоден и приятен всем, живет в постоянном мире и не имеет никакой причины ко вражде. Будешь ли оскорблять его, порицать и говорить ему что бы то ни было, он станет молчать и переносить с кротостью и будет иметь такой мир со всеми, какого и выразить невозможно, а вместе с тем — и с Богом. А заповеди Божии к тому и направлены, чтобы нам пребывать в мире с людьми, и вся жизнь наша хороша тогда, когда мы в мире друг с другом; Богу же никто не может причинить зла: Он по природе Своей не подлежит влиянию зла и выше всякой страсти. Ничто так не делает христианина достойным удивления, как смиренномудрие. Послушай, как говорит Авраам: «я, прах и пепел» (Быт. 18:27); или Бог о Моисее — что был самый кроткий из всех людей (Числ. 12:3). Никто не был смиреннее его: управляя таким народом, потопив в море и царя и все войско египетское, как мух, совершив такие дела в Египте, в Чермном море и в пустыне, удостоившись такого свидетельства, он вел себя, как заурядный человек. И зять был смиреннее тестя и принял совет его; не оскорбился и не сказал: «что это? после таких‑то и таких дел, ты пришел советовать мне?» Так поступают многие, хотя бы им предлагаем был самый лучший совет, пренебрегая советующим за его скромность. А он не так; напротив, делал все со смиренномудрием. Потому‑то он презрел царские чертоги, что был истинно смиренным; смиренномудрие делает ум наш здравым и возвышенным. В самом деле, не знак ли высокой мудрости и великой души его — что он презрел и дом и стол царский? Цари у египтян почитались как боги, и наслаждались бесчисленными богатствами и сокровищами: но он оставил все это, отверг самый скипетр египетский и удалился к пленным и угнетенным, изнуренным «глиной и кирпичами», презираемым самими рабами и его, — «гнушались [5] ими», говорится, «египтяне» (Исх. 1:12); этих людей он предпочел владыкам. Так‑то смиренный бывает высок и великодушен! Ведь гордость есть знак низкого ума и неблагородной души, кротость же — души высокой и великой.

3. Если угодно, объясним то и другое примерами. Скажи мне, кто был выше Авраама? А он говорил: «я, прах и пепел» (Быт. 18:27); и еще: «да не будет раздора между мною и тобою» (Быт. 13:8). Он был так смирен, что пренебрег добычею от персов и отверг трофеи над иноплеменниками; он поступил так по высоте и величию души своей, потому что тот и высок, кто смирен истинно, а не мнимо и притворно. Одно — величие души, а другое — надменность; это можно видеть из следующего. Положим, что один почитает грязь грязью и пренебрегает ею, а другой удивляется грязи, как золоту, и почитает ее за нечто великое: кто из них человек высокий? Не тот ли, кто не удивляется грязи? А кто низок и жалок? Не тот ли, кто удивляется ей и считает за нечто великое? Так и здесь. Кто называет себя землею и пеплом, тот высок, потому что говорит это по смиренномудрию; а кто не почитает себя землею и пеплом, но превозносится и высокомудрствует, тот низок, потому что малое почитает великим. Следовательно, праотец (Авраам) по величию души сказал слова: «я, прах и пепел», — по величию души, а не по надменности. Как в теле иное — полнота и дородность, а иное — опухлость, потому что хотя в том и другом случае тело бывает тучным, но одно происходит от болезни, а другое от здоровья, так и здесь иное — надменность, — это тоже, что опухлость, — а иное — величие, это — полнота. Или еще положим, что один высок ростом, а другой, хотя и мал, но взявши ходули становится высоким: кого из них, скажи мне, назовем мы высоким и большим? Не того ли, кто высок по природе? Конечно, его, потому что у другого высота не своя, но он, ставши на ходули, делается из низкого высоким. Таковы многие из людей, превозносящиеся богатством и славою, которые не составляют величия. Высок тот, кто ни в чем подобном не имеет нужды, презирает все (земное) и имеет величие в самом себе. Будем же смиренными, чтобы нам сделаться высокими: «кто унижает себя», говорит (Господь), «тот возвысится» (Мф. 23:12). Не таков человек надменный; напротив, он ничтожнее всех; и пузырь надувается, но пуста полнота его; оттого таких людей мы и называем надутыми. Смиренномудрый и при величии своем не думает о себе много, зная свое смирение, а ничтожный и при малости своей многое о себе воображает. Будем же достигать величия смиренномудрием; будем помнить о природе (всего) человеческого, чтобы нам воспламениться желанием будущего. Не иначе ведь можно сделаться смиренным, как любовью к божественному и презрением к настоящему. Как тот, кто ожидает получить царство, когда вместо порфиры предложить бы ему какую‑нибудь частную почесть, почел бы ее за ничто, так точно и мы посмеемся над всем настоящим, если воспламенимся желанием почести будущей. Посмотрите на детей, когда они играя становятся в строй, — как они ставят воинов и пред ними глашатаев и ликторов, а в средине один из них идет в виде начальника: не детская ли это забава? Таковы отличия человеческие, и даже — хуже: сегодня существуют, а завтра их нет! Будем же выше их и не только не станем желать, но еще — стыдиться, когда кто будет предлагать их нам. Отвергши таким образом любовь к ним, мы воспламенимся любовью божественной и удостоимся бессмертной славы, каковой и да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 2

«Непрестанно благодарю Бога моего за вас, ради благодати Божией, дарованной вам во Христе Иисусе, потому что в Нем вы обогатились всем, всяким словом и всяким познанием» (1 Кор. 1:4‑5).

Нужно благодарить Бога. — Неповиновение Божию зову. — Никто не бывает добр или зол по природе.

1. Чему других научает (Павел), когда говорит: «с благодарением открывайте свои желания пред Богом» (Флп. 4:6), — то делает и сам, внушая нам начинать все этими словами и благодарить Бога прежде всего. Ничто так не угодно Богу, как благодарность и за себя и за других. Потому (Павел) начинает так почти каждое послание; здесь же сделать это было необходимее, нежели в других. Кто благодарит, тот благодарит как чувствующий благодеяние и как бы воздает за дарованную благодать; благодать же не есть ни долг, ни награда, ни воздаяние. Это нужно знать всем, тем более нужно было коринфянам, которые склонялись на сторону разделявших Церковь. «Бога моего». По великой любви он усвояет себе принадлежащее всем, называет Бога своим, как обыкновенно выражались и пророки: Боже, Боже мой. Вместе с тем внушает и им говорить тоже. Кто говорит так, тот, оставив все человеческое, обращается к Тому, Кого призывает с великой любовью. Говорить так может тот, кто, от житейского постоянно обращаясь к Богу, предпочитает Его всему и не только непрестанно благодарит за благодать уже дарованную, но возносит Ему хвалу и за всякое благо, какое ни получит. Потому не просто сказал: благодарю, но: «непрестанно за вас», научая их благодарить всегда, и не другого кого, а только Бога. «Ради благодати Божией». Видишь ли, как он везде исправляет их? Где благодать, там нет дел; а где дела, там не благодать. Итак, если (вам дана) благодать, то что высокомудрствуете? Почему надмеваетесь? «Дарованной вам». И чрез кого она дарована? Чрез меня ли, или чрез другого апостола? Нет, но чрез Иисуса Христа, — это и означает выражение: «во Христе Иисусе». Заметь: он часто употребляет «во» (εν) вместо — «чрез» (δια). Следовательно, это тоже, что — чрез. «Потому что всем обогатились». Чрез кого? Опять «в Нем», говорит. И не просто обогатились, но всем. Итак, у вас есть богатство, и богатство Божие, и во всем, и чрез Единородного: какое неизреченное сокровище! «Всяким словом и всяким познанием». Словом не внешним, но Божиим. Есть разумение без слова, и есть разумение с словом. Есть много имеющих разум и не имеющих слова, каковы невежды и не умеющие ясно выразить того, что содержат в уме. А вы, говорит, не таковы, но способны и разуметь и говорить. «Ибо свидетельство Христово утвердилось в вас» (ст. 6). Вместе с похвалами и благодарениями сильно укоряет их. Не внешней философией, говорит, и не внешним научением, но благодатью Божией по богатству разумения и слова, от Него дарованному, вы научились догматам истины и утвердились во свидетельстве Господнем, т. е. в проповеди. Вы удостоились многих знамений, многих чудес, неизреченной благодати, когда приняли проповедь. Итак, если вы утвердились знамениями и благодатью, то для чего колеблетесь? Укоряя их, он сказанным и предрасполагает их к себе. «Так что вы не имеете недостатка ни в каком даровании» (ст. 7). Здесь представляется важный вопрос: если они обогащены всяким словом и не имеют недостатка ни в каком даровании, то как они (остаются) плотскими? Если они в начале имели все это, то не тем ли более теперь? Почему же он называет их плотскими? «Я не мог», говорит, «говорить с вами, как с духовными, но как с плотскими» (3:1). Что сказать на это? То, что они, в начале уверовав и получив всякие дарования, — о которых ревновали, — впоследствии сделались нерадивыми. Или, если не так, то не ко всем говорится то и другое, но одно к достойным обличения, а другое к достойным похвалы. А что у них еще были дарования, об этом он говорит так: «у каждого из вас есть псалом, есть поучение, есть язык, есть откровение, есть истолкование, — все сие да будет к назиданию» (14:26); и еще: «пророки пусть говорят двое или трое» (ст. 29). Можно и иначе объяснить: как мы имеем обыкновение о большей части говорить как о целом, так и он здесь сказал. Кроме того, мне кажется, он намекает и на свои деяния, т. е. на знамения, которые он сам явил у них, о чем он говорит во втором к ним послании: «признаки Апостола оказались перед вами всяким терпением» (2 Кор. 12:12); «ибо чего у вас недостает перед прочими церквами» (ст. 13)? Таким образом он или, как я сказал, напоминает о своих деяниях, или говорит это к тем, которые еще были достойны похвалы, потому что там было много святых, которые посвятили себя на служение святым и соделались начатком Ахаии, как он говорит в конце послания (1 Кор. 16:15). С другой стороны, если похвалы и не слишком близки были к истине, то все же они предусмотрительно приводятся для того, чтобы предрасположить их к принятию слова. Кто сейчас же с самого начала говорит строго, тот у немощных заграждает слух для своего слова. Если слушатели равны ему по достоинству, то сердятся; если гораздо ниже его, то скорбят. Чтобы не случилось этого, он и начинает по‑видимому похвалою; самая похвала относилась не к ним, а к благодати Божией, так как отпущение грехов и оправдание есть дар свыше. Потому он и распространяется особенно о том, в чем выражается человеколюбие Божие, чтобы лучше исцелить их от недуга. «Ожидая явления Господа нашего Иисуса Христа» (1 Кор. 1:7). Для чего вы смущаетесь, говорит, для чего беспокоитесь о том, что не предстоит Христос? Он предстоит и уже близок день Его. Смотри, с какой мудростью, отклонив их от всего человеческого, он приводит их в страх, напомнив о страшном суде и показав, что не начало только требуется доброе, но и конец. При дарованиях и при всякой добродетели нужно помнить об этом дне; и нужно много трудов, чтобы дойти до конца.

2. Он называет (этот день) явлением, выражая, что хотя он еще невидим, но он есть, предстоит и теперь, а тогда явится. Потому нужно иметь терпение; для того вы и удостоились чудес, чтобы пребывать твердыми. «Который и утвердит вас до конца, неповинными» (ст. 8). Здесь он, по‑видимому, говорит в угождение им; но слова его чужды всякой лести. Он не оставлял и укорять их, как, например, когда говорит: «как я не иду к вам, то некоторые возгордились» (1 Кор. 4:18); и еще: «чего вы хотите? с жезлом придти к вам, или с любовью и духом кротости?» (ст. 21). Также: «вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне» (2 Кор. 13:3)? И здесь он некоторым образом обличает их; слова: «утвердит», и: «неповинными» — выражают, что они еще не тверды и виновны. Заметь, как часто он указывает им на имя Христово; не упоминает ни о ком из людей, ни об апостоле, ни об учителе, а постоянно об этом вожделенном имени, желая воздвигнуть их от состояния как бы какого опьянения. В других посланиях нигде так часто не приводится имя Христово, а здесь в немногих стихах непрестанно, так что из него составлено почти все вступление. Посмотри с самого начала: «Павел, призванный апостол Иисуса Христа»; «освященным во Христе Иисусе с призывающими Имя Господа нашего Иисуса Христа»; «благодать вам и мир от Бога Отца и Господа Иисуса Христа». «Благодарю Бога моего ради благодати, данной вам во Христе Иисусе»; «ибо свидетельство Христово утвердилось в вас»; «ожидая явления Господа нашего Иисуса Христа»; «Который и утвердит вас до конца неповинными в день Господа нашего Иисуса Христа». «Верен Бог, Которым вы призваны в общение Сына Его Иисуса Христа, Господа нашего»; «умоляю вас, именем Господа нашего Иисуса Христа». Видишь ли, как часто употребляется имя Христово? Отсюда ясно даже для неразумных, что он не напрасно и не просто делает это, но частым употреблением этого высокого имени желает низложить их надменность и истребить злой их недуг. «Верен Бог, Которым вы призваны в общение Сына Его» (ст. 9). О, как много он сказал этим! Какое показал величие дара! Вы призваны в общение с Единородным и прилепляетесь к людям? Что хуже этого неразумия? И кем призваны? Отцом. Так как он, говоря о Сыне, часто употреблял выражения: чрез Него, в Нем, то, чтобы не подумали, будто (об Отце) он упоминает, как о меньшем, приписывает это Отцу. Не таким‑то и таким‑то, говорит, но Отцем вы призваны и Им обогащены. Опять: призваны, а не сами пришли. Что значит: «в общение Сына Его»? Послушай, как он говорит об этом яснее в другом месте: «если терпим, то с Ним и царствовать будем; если мы с Ним умерли, то с Ним и оживем» (2 Тим. 2:11‑12). Вместе с тем, так как он сказал великую истину, присовокупляет в подтверждение неопровержимое доказательство: верен, говорит, Бог, т. е. истинен. Если он верен, то и сделает, что обещал; а обещал Он сделать нас общниками Единородного Сына; для этого Он и призвал: «ибо дары и призвание Божие непреложны» (Рим. 11:29). Об этом он говорит теперь прежде всего, чтобы после сильных обличений они не впали в отчаяние. Обещанное Богом непременно исполнится, если только мы сами не будем сильно противиться, подобно иудеям, которые, будучи призываемы, не захотели принять благ.

Это зависело уже не от Призывающего, но от их неблагодарности: Он хотел даровать, а они не хотели принять, и таким образом лишили сами себя. Если бы Он призывал их к делу трудному и тяжкому, то хотя бы неповиновение их и тогда не заслуживало прощения, но, по крайней мере, они могли бы сослаться на это; если же призываются к очищению, к оправданию, к освящению, к искуплению, к благодати, к дару, к уготованным благам, «которых не видел глаз, не слышало ухо» (1 Кор. 2:9), если призывает Бог и призывает Сам, то могут ли быть достойны прощения не обращающиеся к Нему? Потому пусть никто не обвиняет Бога. Не от Призывающего происходит неверие, а от неповинующихся. Но скажешь: можно было бы привести и не желающих? Нет; Бог не желает насилия или принуждения. И кто, призывая к почестям, венцам, пиршествам и торжествам, станет влечь кого‑нибудь против воли и связанного? Никто, потому что это свойственно насилующему. В геенну Он посылает против воли, а в царствие призывает добровольно; в огонь ведет связанных и плачущих, а к бесчисленным благам — не так: самые блага не были бы вожделенны, если бы они по свойству своему не были таковы, чтобы к ним стремились добровольно и по сознанию великого их достоинства.

3. Почему же, скажешь, не все стремятся к ним? По своей немощи. А почему Он не избавляет их от немощи? Но как, скажи мне, и каким способом следовало бы избавить? Не создал ли Он творений, которые возвещают о Его человеколюбии и силе? «Небеса», сказано, «проповедуют славу Божию» (Пс. 18:2). Не посылал ли пророков? Не призывал ли и не награждал ли почестями? Не совершал ли чудес? Не дал ли закона писанного и естественного? Не послал ли Сына? Не послал ли апостолов? Не творил ли знамений? Не угрожал ли геенной? Не обещал ли царствия? Не повелел ли солнцу сиять каждодневно? Не легки ли и не удобоисполнимы ли Его заповеди, так что многие силой любомудрия превышают Его предписания? «Что еще надлежало бы сделать для виноградника, чего Я не сделал ему» (Ис. 5:4)? А почему, скажешь, Он не сделал для нас естественными знание и добродетель? Кто говорит это: язычник или христианин? И тот и другой, только не в одном и том же отношении, но один возражает касательно знания, другой — жизни. Скажем наперед к нашему, так как я говорю не столько ко внешним, сколько к собственным нашим членам. Что же говорит христианин? Следовало (говорит он) вложить в нас познание добродетели. Он и вложил; если бы не вложил, то откуда мы узнали бы, что должно делать и чего не должно? Откуда законы и судилища? Но не знание только (говорит), а самую деятельность. За что же ты стал бы получать награды, если бы все происходило от Бога? Скажи мне: если и ты и язычник согрешаете, то одинаково ли наказывает нас Бог? Нет; ты имеешь преимущество по причине знания. Что, если бы теперь сказали тебе, что, несмотря на знание, ты и язычник достойны одного и того же, — ты не обиделся ли бы? Конечно, так; ты сказал бы, что язычник мог внутри себя найти знание, но не захотел. А если бы тот сказал, что Богу следовало вложить в нас знание естественным путем, то ты не рассмеялся ли бы и не сказал ли бы ему: почему же ты не искал, почему не старался, как я? Не восстал ли бы ты против него с великим дерзновением и сказал ли бы, что крайне безумно обвинять Бога, будто Он не вложил знания в нашу природу? Сказал бы это потому, что касательно знания у тебя все исправно; если бы было все также исправно и касательно жизни, то ты не стал бы давать таких вопросов; но так как ты не тверд в добродетели, то предлагаешь такие безумные суждения. И как можно сделаться добрым по необходимости? Тогда стали бы состязаться с нами в добродетели и бессловесные животные, из которых некоторые воздержаннее нас. Но, скажешь, я желал бы лучше быть добрым по необходимости и не получать никаких наград, нежели быть злым по свободному решению и терпеть наказания и мучения. Но невозможно быть добрым по необходимости. Если же ты не знаешь, что должно делать, заяви, и тогда мы скажем, что следует сказать; а если знаешь, что невоздержание есть зло, то почему не убегаешь зла? Не могу, говоришь ты. Но другие люди, совершившие такие великие подвиги, осудят тебя и заградят тебе уста с великой силою. Ты, может быть, и жену имея, не соблюдаешь целомудрие; а другой, и не имея жены, хранит совершенную чистоту. Какое же ты имеешь оправдание, не соблюдая меры, тогда как другой восходит выше заповеданного? Но я, говоришь, не таков по своей телесной природе или по расположению. Да — потому, что не хочешь, а не потому, что не можешь. Я утверждаю, что все способны к добродетели; кто чего не может сделать, тот не сможет и в случае необходимости; если же кто в случае необходимости может, а без нее не делает, тот не делает по свободному решению. Например: летать и подниматься к небу человеческому телу трудно и даже невозможно; потому если бы какой‑нибудь царь повелел делать это, угрожал смертью (не повинующимся) и говорил: тех, которые не летают, повелеваю сечь, жечь, или подвергать чему‑нибудь подобному, то послушался ли бы кто его? Нет, потому что это невозможно для нашей природы. А если бы тоже сделано было касательно целомудрия и приказано было невоздержных наказывать, жечь, сечь, подвергать бесчисленным мучениям, то не стали бы многие повиноваться приказаниям? Нет, скажешь, потому что и теперь существует закон, повелевающий не прелюбодействовать, и не все повинуются. Но не потому, что закон бессилен, а потому, что многие надеются укрыться. Если бы при тех, кто склоняется на прелюбодеяние, присутствовали законодатель и судья, то страх был бы силен прогнать похоть. Если даже я представлю другую меньшую необходимость, например возьму и уведу его от любимой женщины и, связавши, запру где‑нибудь, то и тогда он в состоянии будет перенести и не потерпит ничего худого. Итак, не будем говорить, что такой‑то добр по природе, и такой‑то зол по природе. Если бы кто был добр по природе, то никогда не мог бы сделаться злым; а если бы был зол по природе, то никогда не сделался бы добрым. Между тем мы видим быстрые перемены: люди впадают то в то, то в другое состояние, и переходят от одного к другому. Это можно видеть не только в Писаниях, где, напр., мытари становятся апостолами, ученики предателями, блудницы целомудренными, разбойники добрыми, волхвы поклонниками, нечестивые благочестивыми, как в Новом, так и в Ветхом завете, но и каждый день можно видеть множество подобных случаев. Если бы (добро и зло) были естественны, то таких перемен не было бы. Так, — мы чувствительны по природе, и при всем старании никогда не сделаемся нечувствительными. Что свойственно природе, то не выйдет из природы. Никто, имеющий нужду в сне, не перестанет спать: никто, подвергающийся тлению, не избавится от тления; никто алчущий не достигнет того, чтобы никогда не алкать. Потому это и не ставится в вину, и мы сами за это не укоряем себя. Никто в укор другому не говорит: о, тленный, о, чувствующий! — но всегда на вид обвиняемым мы поставим или прелюбодеяние или блуд или что‑нибудь подобное и за это приводим их к судьям, которые осуждают и наказывают, а за противное тому награждают. Итак, и из того, что мы делаем между собой и что делают с нами судьи, и из того, что мы написали законы и осуждаем сами себя, хотя бы не было против нас никакого обвинителя, и из того, что от нерадения становимся хуже, а от страха лучше, и из того, что видим других добродетельными и восходящими на высоту любомудрия, — очевидно, что в нас находится возможность добродетели. Для чего же многие из нас понапрасну обольщают себя холодными извинениями и предлогами, не только не заслуживающими прощения, но и навлекающими тяжкое наказание, тогда как следовало бы заботиться о добродетели, имея пред глазами тот страшный день, и, потерпев немного, достигать неувядаемых венцов? Эти извинения не принесут нам никакой пользы; рабы, нам подобные и успевшие в противном, осудят всех согрешающих, жестокого — милостивый, злого — добрый, дерзкого — кроткий, завистливого — дружелюбный, тщеславного — любомудрый, нерадивого — усердный, развратного — целомудренный. Так совершит Бог суд над нами, разделив нас на две части, и одних удостоит похвалы, а других наказания. Но да не будет никто из здесь присутствующих в числе наказуемых и мучимых, а будет в числе венчаемых и получающих царствие Божие, которого и да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 3

«Умоляю вас, братия, именем Господа нашего Иисуса Христа, чтобы все вы говорили одно, и не было между вами разделений, но чтобы вы соединены были в одном духе и в одних мыслях» (1 Кор. 1:10).

Обличения должны быть постепенны и умеренны. — Павел не считает себя предпочтительнее пред Петром. — Спор о Павле и Платоне. — Дивная победа апостолов. — Нужно побеждать более жизнью, чем философией.

1. Обличение, как я всегда говорил, надобно делать постепенно и мало‑помалу; так Павел здесь и делает. Приступая к предмету, исполненному великих опасностей и могшему поколебать церковь до самого основания, он начинает речь с кротостью. Он умоляет коринфян и умоляет Христом, как бы сам один не мог предложить это наставление и убедить. Что значит: молю Христом? Призываю на помощь Христа и имя Его, оскорбленное и поруганное. Весьма сильно (внушает им), чтобы они не были бесстыдными, так как грех именно делает людей бесстыдными. Так всегда, если вдруг станешь резко обличать кого‑нибудь, то он ожесточится и сделается бесстыдным; если же сделаешь внушение, то преклонишь его выю, укротишь его дерзость и заставишь смириться. Это Павел и делает, умоляя именем Христа. О чем же он умоляет? «Чтобы все вы говорили одно, и не было между вами разделений» (σχίσματα). Выразительное слово: разделения, заключая в себе и обличение, могло сильно тронуть их. У них и части не были здравы, и целое было расторгнуто. Если бы части церкви были здравы, то были бы многие соединения. А если у них были разделения, то не было и целого. Когда целое разделяется на многие части, то не только части не составляют многих (целых), но перестает быть и одно целое. Таково свойство разделений! Сильно тронув их обличением в разделениях, он далее показывает свою кротость и смягчает речь: «чтобы вы были», говорит, «соединены в одном духе и в одних мыслях». После слов: «чтобы все вы говорили одно» не подумайте, говорит, что я разумею согласие только в словах; нет, я желаю согласия в мыслях. А так как можно иметь и одинаковые мысли, но не о всех предметах, то присовокупляет: «чтобы вы соединены были». Кто согласен в одном, но не согласен в другом, тот еще не соединен, не достиг совершенного единомыслия. Бывает и то, что при согласии в мыслях, еще нет согласия в духе, — например, когда мы, имея одну и ту же веру, не соединены между собой любовью. В этом случае мы согласны в мыслях, — думаем ведь одинаково, — но еще не согласны по духу. То же было и в Коринфе, где один держал сторону того, а другой — иного. Потому Павел и говорит, что надобно быть соединенными «в одном духе и в одних мыслях». Разделения у них происходили не от различия в вере, но от несогласия в духе, по человеческому тщеславию. Но так как обвиняемый без свидетелей может остаться упорным до бесстыдства, то чтобы они не могли отвергать сказанного, приводит свидетелей. «Ибо от [домашних] Хлоиных сделалось мне известным о вас, братия мои» (ст. 11). Не вдруг сказал это, но наперед изложил обличение, потому что верил возвестившим; если бы не верил, то не стал бы и обличать; а поверить слепо Павел не мог. Таким образом он не вдруг сказал: «сделалось известным», чтобы не показалось, что он обвиняет их только по словам возвестивших, и не умолчал об этом, чтобы не показалось, что он говорит только сам от себя. Здесь опять называет их братиями. Хотя грех их был явный, но ничто еще не препятствовало называть их братиями. Притом, — заметь мудрость его, — он не указал на отдельное лицо, но на целый дом, чтобы они не восстали против возвестившего: так он и его сокрыл и вину их прямо открыл! Он знал, что полезно для одних, и что нужно для других. Потому не сказал: сделалось мне известным от некоторых: он указал на известный дом, чтобы это не показалось вымышленным. Что же было возвещено? «Что между вами есть споры». Когда сам укоряет их, то говорит: чтобы не было между вами разделений; а когда передает слышанное от других, то выражается более кротко: «ибо сделалось мне известным, что между вами есть споры», — чтобы не подвергнуть опасности возвестивших. Потом говорит, в чем именно состояло несогласие: «то, что каждый [6] у вас говорит: "я Павлов"; "я Аполлосов"; "я Кифин"; "а я Христов"» (ст. 12). Разумею, говорит, несогласия не в частных делах, но гораздо важнейшие. «То, что каждый у вас говорит». Зло касалось не части, но всей церкви. Впрочем, коринфяне не говорили так ни о нем, ни о Петре, ни об Аполлосе; но он показывает, что если и таких лиц не следует ставить в такое к себе отношение, то тем более других. А что они не говорили этого, он сам объясняет ниже: «это приложил я к себе и Аполлосу, чтобы вы научились от нас не мудрствовать сверх того, что написано» (1 Кор. 4:6). Если не следует называться именами Павла, Аполлоса и Кифы, то тем более — других. Если не следует усвоять имени учителя, первого из апостолов и просветителя стольких народов, то тем более — людей ничего не значащих. Таким образом он только применительно перечисляет эти имена, чтобы скорее исцелить их болезнь. Притом делает речь свою менее неприятной, не упоминая по имени разделявших церковь, но как бы прикрывая их именами апостолов: «"я Павлов"; "я Аполлосов"; "а я Кифин"».

2. Он поставил Петра последним, не предпочитая ему себя, а напротив именно предпочитая себе Петра. Он ведет речь от меньшего к большему; и чтобы не подумали, что он поступает по зависти и предвосхищает себе честь у других по тщеславию, ставит себя первым. Кто себя первого считает недостойным, тот делает это не из честолюбия, но по великому презрению к такой чести. Так и он прежде от себя самого отклоняет такую честь, а потом от Аполлоса, и наконец от Кифы; следовательно делает это не из предпочтения себя самого, но прежде всех на своем собственном лице показывает, чего не должно быть. А что принимавшие сторону того или другого грешили, это очевидно. Потому справедливо он и укоряет их, внушая, что они худо делают, когда говорят: «"я Павлов"; "я Аполлосов"; "а я Кифин"». Но для чего он присовокупил: «а я Христов»? Если согрешали те, которые прилеплялись к людям, то неужели грешили и те, которые прилеплялись ко Христу? Нет; он укорял их не за то, что они назывались Христовыми, но за то, что не все они (делали это). Я думаю, что он прибавил это от себя, чтобы сделать обличение более сильным, чтобы показать, что в таком случае и Христос усвояется только одной части, хотя они не делали этого. Что он действительно внушал такую мысль, видно из следующих слов его: «разве разделился Христос?» (ст. 13). Это значит: вы разделили Христа и расторгли тело Его. Видишь ли его гнев, видишь ли укоризну, видишь ли речь, исполненную негодования? Он не доказывает, а только предлагает вопрос в знак очевидной нелепости заключающейся в нем мысли. Некоторые находят здесь и другую мысль в словах «разве разделился Христос?», именно: разве Он расторг и разделил Церковь между людьми, и одну часть взял Себе, а другую отдал им? Далее старается уничтожить такую нелепость и говорит: «разве Павел распялся за вас? или во имя Павла вы крестились?» Смотри, с какою любовью ко Христу он относит все доказательство к своему имени, и тем самым ясно внушает, что эта честь не принадлежит никому. Чтобы не подумали, что он говорит все это по зависти, он непрестанно повторяет свое имя, и заметь, с какой мудростью. Не сказал: разве Павел сотворил мир, разве Павел привел вас из небытия в бытие? — но представляет то, что было особенно близко к верующим и показывало великое промышление Божие: крест и крещение и происходящие от них блага. Человеколюбие Божие открывается и в сотворении мира, но особенно в крестном Его уничижении. Не сказал также: разве Павел умер за вас? — но: «разве Павел распялся за вас?» — представляя таким образом самый род смерти. «Или во имя Павла вы крестились?» Не сказал: разве Павел крестил вас? — так как он крестил многих, и не в том дело, кем они были крещены, а в том, в чье имя крещены. Так как причиной распрей было и то, что они назывались по именам крестивших их, то он исправляет это и говорит: «или во имя Павла вы крестились?» То есть: не говори мне, кто тебя крестил, но в чье имя. Важно не то, кто крестил, но Кто призывается в крещении, так как Он отпускает грехи. Сказав это, он не распространяется о последующем, не говорит: разве Павел обещал вам будущие блага? — разве Павел обещал вам царствие небесное? Почему же он не присоединил и этого? Потому, что не одно и тоже — обещать царствие и распяться; первое не представляло опасности и не приносило бесчестия, а последнее заключало в себе все это. С другой стороны, в последнем разумеется и первое: сказав: «Тот, Который Сына Своего не пощадил», прибавил: «как с Ним не дарует нам и всего?» (Рим. 8:32). И еще: «ибо если, будучи врагами, мы примирились с Богом смертью Сына Его, то тем более, примирившись, спасемся» (Рим. 5:10). Потому он и не присоединил этого; притом (верующие) первого еще не имели, а последнее уже знали на опыте; первое было только обещанием, а последнее действительностью. «Благодарю Бога, что я никого из вас не крестил, кроме Криспа и Гаия» (1 Кор. 1:14). Для чего вы гордитесь тем, что крестите, когда я благодарю Бога за то, что не совершал крещения? Этими словами он мудро низлагает такое их высокомерие; унижает не силу крещения, — да не будет, — но гордость превозносившихся совершением крещения, во‑первых, показывая, что это не их дар, и во‑вторых, за себя благодаря Бога. Крещение важно, но важность сообщает ему не крещающий, а Призываемый в крещении. Совершение крещения ничего не значит относительно труда человеческого, а даже гораздо менее благовествования. Крещение, повторю опять, есть дело важное, и без крещения невозможно получить царствия небесного; но совершить его может человек и не очень важный, а благовествование требует великого труда.

3. Далее (Павел) приводит и причину, почему он благодарит Бога, что никого не крестил. Какую же? «Дабы не сказал кто, что я крестил в мое имя» (ст. 15). Что это? Не о них ли (коринфянах) он говорит здесь? Нет; но опасаюсь, говорит, чтобы болезнь не достигла до такой степени. Ведь если при совершении крещения людьми неважными и незначительными произошло разделение, то если бы я, проповедавший крещение, крестил многих, принявшие его, вероятно, не только стали бы называться моим именем, но и приписали бы мне самое крещение. Если по поводу низших произошло такое зло, то по поводу высших конечно произошло бы еще большее. Обличив таким образом заблуждающих и прибавив: «крестил я также Стефанов дом» (ст. 16), он опять низлагает их гордость словами: «а крестил ли еще кого, не знаю». Здесь выражает, что он и не старался снискать себе честь от народа таким делом и не для славы приступал к нему. Не этими только, но и последующими словами он сильно поражает гордость их: «ибо Христос послал меня не крестить, а благовествовать» (ст. 17). Последнее гораздо труднее, требовало больших усилий и особенной твердости духа и заключало в себе все; потому оно и поручено было Павлу. Но почему он, не будучи послан крестить, крестил? Он делал это не из противления Пославшему, но от избытка (усердия). Не сказал. что ему было это запрещено, но: я не был послан на это дело, а на гораздо важнейшее. Благовествовать предоставлено было немногим, а крестить мог всякий, имевший священство. Всякий может крестить человека, наставленного в вере и уверовавшего, потому что расположение приступающего и благодать Божия совершают все; а чтобы неверных наставить в вере, это требует великого труда, великой мудрости, и даже представляет опасности. Там уже все сделано, желающий принять таинство убежден в вере, и нисколько не трудно крестить уверовавшего; а здесь нужен великий труд, чтобы переменить расположение, исправить нрав, уничтожить заблуждение и насадить истину. Впрочем, Павел не говорит об этом таким образом, не доказывает и не утверждает, что крестить не составляет никакого труда, а благовествовать напротив, — он всегда умеет соблюдать умеренность, — но особенно распространяется в рассуждении о внешней мудрости и предлагает о ней сильнейшую речь. Таким образом он крестил не из противления Пославшему, но подобно тому, как он имел попечение о вдовицах от избытка усердия, а не из противления апостолам, которые сказали: «нехорошо нам, оставив слово Божие, пещись о столах» (Деян. 6:2), так и здесь. Так и теперь мы поручаем это дело простейшим из пресвитеров, а преподавание учения благоразумнейшим, потому что тут нужен труд и усилие. Потому и сам он говорит: «достойно начальствующим пресвитерам должно оказывать сугубую честь, особенно тем, которые трудятся в слове и учении» (1 Тим. 5:17). Как для обучения ратоборцев нужен учитель мужественный и искусный, а возлагать венец на победителя может и неискусный в борьбе, хотя венец прославляет победителя, — так и в крещении: хотя без него невозможно спастись, но не великое дело совершает тот, кто крестит, принимая расположенного и приготовленного к тому. «Не в премудрости слова, чтобы не упразднить креста Христова» (1 Кор. 1:17). Низложив гордость превозносившихся крещением, он переходит к обличению гордившихся внешней мудростью, и говорит против них с особенной силой. К превозносившимся крещением говорил: «благодарю Бога, что я никого не крестил», также: «Христос послал меня не крестить», и для обличения их не употребил речи сильной и разительной, но, несколькими словами внушив им то, что хотел, перешел к последующему; а здесь с самого начала наносит сильный удар: «чтобы не упразднить», говорит, «креста Христова». Что ты гордишься тем, чего следовало бы стыдиться? Ведь если эта мудрость враждебна кресту и противна евангелию, то следует не хвалиться, а стыдиться ее. Потому‑то апостолы и не были из таких мудрецов, — не по недостатку дарований, но чтобы проповедь не потерпела вреда. Мудрецы не содействовали проповеди, а вредили ей; простые же люди утверждали ее. Это могло низложить гордость, поразить высокомерие, расположить к смирению. Но, скажешь, если не в премудрости слова, то почему был послан Аполлос, «муж красноречивый» (Деян. 17:24)? Не потому, чтобы надеялись на силу красноречия, но потому, что он был сведущ в Писании и искусен в обличении иудеев. С другой стороны нужно было, чтобы самые первые сеятели слова были неученые. Им надлежало иметь великую силу, чтобы положить начало истреблению заблуждений; нужна была великая крепость, чтобы приступить к этому делу.

4. Так (Бог), не имевший нужды в ученых вначале, если принял их впоследствии, то сделал это не потому, чтобы стал иметь в них нужду, но потому, что не взирал на различие (между учеными и неучеными). Как Он не нуждался в мудрецах для исполнения Своих намерений, так и после, когда они являлись, не отвергал их. Скажи мне, были ли Петр и Павел учеными? Этого ты сказать не можешь: они были простыми и неучеными. Как Христос, когда посылал учеников во вселенную, сначала показывая им в Палестине силу Свою, говорил: «когда Я посылал вас без мешка и без сумы и без обуви, имели ли вы в чем недостаток?» (Лк. 21:35) — а потом позволил взять мешок и суму, так было и здесь. Нужно было явить силу Христову, а не отвергать приступающих к вере за внешнюю их мудрость. Потому, если язычники будут укорять учеников Христовых в неучености, то мы скорее можем обратить укоризну против них самих. Никто не говори, что Павел был мудрец; но, превознося славившихся у них мудростью и красноречием, всех своих будем называть невеждами. Это не мало послужит к их поражению; это доставит нам славную победу.

Говорю это потому, что некогда слышал, как смешно один христианин состязался с язычником, как оба они в состязании опровергали сами себя. Что надлежало говорить христианину, то говорил язычник; а что надлежало говорить язычнику, то защищал христианин. Спор был о Павле и Платоне; язычник старался доказать, что Павел был человек простой и неученый, а христианин по простоте своей усиливался доказать, что Павел был ученее Платона. Между тем, если допустить последнее, победа оставалась на стороне язычника. Ведь если Павел был ученее Платона, то многие справедливо заключили бы, что он победил не благодатью, а красноречием. Таким образом то, что говорил христианин, обращалось в пользу язычника, а то, что говорил язычник, обращалось в пользу христианина. Если же, как я сказал, Павел был неучен, и однако превзошел Платона, то здесь славная победа, так как неученый убедил и привлек к себе всех учеников ученого. Отсюда ясно, что проповедь одержала победу не человеческой мудростью, но благодатью Божией. Итак, чтобы и нам не подвергнуться такому же посмеянию в беседе с язычниками, будем всегда, когда случится состязаться с ними, признавать апостолов неучеными: такое признание — им похвала. Когда будут говорить, что апостолы были люди простые, то мы прибавим, что они были и неученые, и некнижные, и бедные, и незнатные, и немудрые, и неизвестные. Не к бесчестию, а к славе апостолов служит то, что они, будучи такими, явились славнее всей вселенной. Эти простые, некнижные и неученые так победили мудрых, сильных и державных, хвалившихся богатством, славой и всем внешним, как будто это не были люди. Отсюда ясно, что велика сила креста и что все это совершено не человеческой силой. Действительно, такие дела не в природе вещей, а выше природы. А когда что делается не по законам природы, и гораздо выше природы, вместе с тем достодолжно и полезно, то очевидно, что это совершается некоторой божественной силой и помощью. Смотри: рыбарь, скинотворец, мытарь, человек простой, неученый, приходят из отдаленной страны, Палестины, восстают против всех философов, риторов и искусных в слове в их отечестве, и в короткое время при множестве опасностей, когда им противоборствовали народы, цари и самая природа, когда им полагали сильные препятствия давность времени и закоренелые привычки, когда против них ополчались демоны и диавол вооружался и употреблял все усилия, — победили царей, правителей, народы, языки, города, варваров, эллинов, философов, риторов, софистов, писателей, законы, судилища, различные мучения, бесчисленные и разнообразные роды смерти. Рыбари возвестили, и все это обличилось и исчезло, точно легкая пыль, возметаемая дуновением сильного ветра. Научимся же так беседовать с язычниками, чтобы нам не оставаться бессмысленными животными, но быть готовыми дать ответ «в нашем уповании» (1 Пет. 3:15). Особенно будем помнить это главное, немаловажное дело, и говорить им: каким образом слабые преодолели сильных, двенадцать человек — целую вселенную, не употребляя оружия, но безоружные сражаясь с вооруженными?

5. Скажи мне, если бы двенадцать человек, неопытных в военном деле, не только безоружных, но и слабых телом, вступив в борьбу с многочисленным отрядом вооруженных воинов, не потерпели от них никакого вреда, будучи осыпаемы бесчисленным множеством стрел, остались неприкосновенными, принимая стрелы обнаженным телом, сами поражали всех, не употребляя оружия, но отражая рукой, одних били, а других брали в плен, не получая сами никаких ран, то кто сказал бы, что это дело человеческое? Но победа апостолов гораздо более удивительна. Не столько удивительно, если обнаженный не получает ран, сколько удивительно, если простой, неученый, рыбарь побеждает столь сильных, несмотря ни на свою незнатность и бедность, ни на опасности и закоренелые привычки, ни на строгость предлагаемых правил, ни на ежедневно угрожающую смерть, ни на множество обольщенных, ни на важность обольстителей. Так мы должны низлагать их и состязаться с ними, а прежде слов мы должны поражать их своей жизнью; это — великое состязание, это — неопровержимое доказательство от дел; на словах сколько бы мы ни рассуждали с ними, но если жизнь наша не лучше их жизни, то не будет никакой пользы. Они обращают внимание не на слова, но испытывают дела наши и говорят: ты прежде сам убедись в истине слов своих, и тогда убеждай других; если ты говоришь, что бесчисленные блага ожидают нас в будущей жизни, а сам поступаешь так, как бы их не было, прилепляясь к благам настоящим, то дела твои для меня сильнее слов; когда я вижу, что ты похищаешь собственность других, без меры скорбишь об умерших и грешишь во многом другом, то как я поверю тебе, что есть воскресение? Хотя бы даже они так и не говорили, но они думают так и содержат это в своих мыслях. Вот что препятствует неверным сделаться христианами! Будем же обращать их своей жизнью. Многие и неученые люди поражали ум философов, являя любомудрие в делах и громче трубы вещая поведением и любомудрием: это сильнее слов. Если, например, я буду утверждать, что не должно помнить зла, а между тем буду причинять язычнику множество зол, то как могу привлечь его словами, когда отгоняю делами? Итак, будем уловлять их жизнью, из душ их созидать Церковь, и собирать такое богатство. Ничто не может сравниться с душой, даже целый мир. Хотя бы ты раздал бедным бесчисленные богатства, ты не сделаешь столько, сколько обративший одну душу. «Если извлечешь драгоценное из ничтожного, то будешь как Мои уста», говорит Господь (Иер. 15:19). Великое благо миловать бедных; но не такое, как избавить кого‑нибудь от заблуждения; кто делает это, тот уподобляется Петру и Павлу. Подлинно, можем и мы участвовать в их проповеди, не тем, чтобы, подобно им, подвергаться опасностям, терпеть голод, мучения и другие бедствия, — теперь мирное время, — но тем, чтобы проявлять ревностное к тому усердие. Можно и сидя дома совершать эту ловитву. Кто имеет друга, родственника, домашних, пусть делает с ними это, пусть говорит им это, — и он уподобится Петру и Павлу. Что я говорю: Петру и Павлу? Будет устами Христовыми: «Если извлечешь драгоценное из ничтожного, то будешь как Мои уста», говорит Господь. Если ты не убедишь сегодня, убедишь завтра: если и никогда не убедишь, получишь полную награду; если не убедишь всех, то, может быть, из многих — некоторых; ведь и апостолы убедили не всех людей, но ко всем простирали свое слово и получили награду за всех. Бог обыкновенно назначает венцы, взирая не на конец подвигов, а на расположение подвизающихся. Если принесешь только две лепты, Он примет; как Он поступил с вдовицею (Лк. 21:2‑4), так поступает и с преподающими учение. Итак, из‑за того, что ты не можешь спасти всю вселенную, не пренебрегай немногими, и, устремляясь к великому, не лишай себя малого. Если ты не можешь обратить ста человек, постарайся обратить десять; если не можешь десяти, не пренебрегай пятью; если не можешь и пяти, не пренебрегай одним; если не можешь и одного, и тогда не унывай и не оставляй делать то, что можешь. Не видишь ли, как в торговле занимающиеся ею заключают сделки не только на золото, но и на серебро? Если мы не будем пренебрегать малым, то получим и многое; а если пренебрежем малым, то не легко получим и многое. Богатыми делаются, собирая и малое и многое; так будем поступать и мы, чтобы, обогатившись всем, вам сподобиться царствия небесного, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 4

«Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, — сила Божия. Ибо написано: погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну. Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» (1 Кор. 1:18‑20).

Предметы веры выше суждений разума. — Действия Христа, совершаемые противными действиям способами. — Сократ принужден был выпить яд из цикуты. — Страдания мучеников. — Протагор, Диагор и Феодор Безбожник. — В отношении к язычникам необходима снисходительность, как к детям.

1. Для страждущих и умирающих бывает неприятна и здоровая пища, неприятны друзья и близкие, которых часто и не узнают они и даже тяготятся их присутствием. Так обыкновенно бывает и с страждущими душевно: они не знают, что нужно для спасения, и тяготятся теми, кто печется о них. Это происходит не от свойства самого дела (спасения), а от их болезни. Как помешавшиеся в уме не терпят тех, кто заботится о них, и даже порицают их, так поступают и неверующие. Но как эти оскорбляемые тем более жалеют и плачут о больных, считая крайней степенью болезни их, когда они не узнают самых близких людей, так будем поступать и мы в отношении к язычникам и плакать о них более, нежели о своих женах, потому что они не знают общего всем спасения. Не столько муж должен любить свою жену, сколько мы должны любить всех людей и вести их к спасению, будут ли они язычники, или кто бы то ни было. Будем же плакать о них, — о том, что слово о кресте, которое есть премудрость и сила, для них — безумие. «Ибо слово о кресте», говорит (Павел), «для погибающих юродство есть». Так как у язычников крест подвергался осмеянию, то они, вероятно, называли учение о нем противным своей мудрости и несогласным с своим учением; потому Павел, вразумляя, говорит: не почитайте его странным и нелепым; это дело по свойству своему таково, что погибающие не могут постигнуть силы его, так как они потеряли ум и впали в безумие. Потому они и поносят и ненавидят спасительные врачевства. Что ты говоришь, человек? Христос сделался рабом, приняв для тебя образ раба, был распят и воскрес; следовало бы поклониться Воскресшему и подивиться Его человеколюбию, так как все то, чего не сделал для тебя ни отец, ни друг, ни сын, сделал Он для тебя, своего врага и оскорбителя; следовало бы удивляться Ему за это; а ты называешь безумием дело, исполненное такой мудрости! Но неудивительно; погибающим свойственно не познавать того, что ведет к спасению.

Поэтому не смущайтесь; нет ничего странного и неожиданного в том, что безумные смеются над великими предметами. Таких людей невозможно убедить человеческой мудростью; и если станешь убеждать их таким образом, то сделаешь противное; для того, что превышает разум, нужна одна вера. Подлинно, если мы посредством суждений разума захотим объяснять (язычникам), как Бог сделался человеком, вселившись в утробу Девы, и не признаем этого предметом веры, то они будут только смеяться. Желающие постигнуть это посредством суждений разума, они‑то и погибают. И что я говорю о Боге? Если мы будем делать то же в отношении к предметам сотворенным, — и тогда вызовем великий смех. Пусть например человек, желающий убеждаться во всем суждениями разума, потребует от тебя объяснить ему, как мы видим свет? А ты постарайся объяснить ему это посредством суждений разума. Но ты не смог бы этого сделать. Если бы ты сказал, что довольно открыть глаза, чтобы видеть, то объяснил бы способ зрения, а не самое дело. Он возразил бы тебе: почему мы видим не ушами и слышим не глазами? Почему слышим не ноздрями и обоняем не ушами? Если же он, не получив объяснения на свое недоумение, будет смеяться, то не более ли того подвергнемся осмеянию мы? Эти чувства имеют свое начало в одном и том же мозге, эти члены находятся так близко друг к другу: почему же они не могут произвести одного и того же действия? Мы не можем объяснить ни причины, ни способа этого неизъяснимого и разнообразного действия; а если станем объяснять, то подвергнемся осмеянию. Предоставим же это силе и беспредельной премудрости Божией, и замолчим. Так точно, если мы захотим и предметы божественные объяснять при помощи внешней мудрости, то последует великий смех, не по свойству самых предметов, но по неразумию человеческому. Ведь великих предметов не может выразить никакое слово. Смотри, если я скажу: Христос был распят, то язычник возразит: сообразно ли это с разумом? Он не избавил Себя, когда распинали и мучили Его на кресте: как же Он после того воскрес и избавил других? Если он имел на то силу, то следовало показать ее прежде смерти (так действительно и говорили иудеи); если же Он не избавил Себя, то как мог избавить других? Это, скажет, несообразно с разумом. И точно, это выше разума; в кресте явилась неизреченная сила. Подвергнуться мучениям и быть выше мучений, быть связанным и победить, это — дело беспредельной силы. Как три отрока, будучи ввергнуты в пещь и поправши пламень, явились более чудными, нежели когда бы они в нее не были ввергнуты; и как Иона, будучи поглощен китом и не потерпевши от него никакого вреда, стал более великим, нежели когда бы он не подвергался такой опасности, — так и Иисус Христос, умерши и упразднивши смерть, явился более славным, нежели когда бы Он не умирал. Итак, не говори: почему Он не избавил Себя на кресте? Ему угодно было сразиться с смертью. Он не сошел с креста не потому, что не мог, но потому, что не хотел. Ведь если и сила смерти не могла удержать Его, то как могли бы удержать гвозди крестные?

2. Впрочем, это известно нам, а неверным нет. Потому апостол и сказал: «ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, — сила Божия. Ибо написано: погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну». Доселе Он не говорит ничего обличительного; а теперь, приводя наперед свидетельство Писания и от него заимствуя дерзновение, начинает обличительную речь и говорит: «Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Ибо когда мир [своею] мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих» (ст. 20‑21). Сказав: «написано: погублю мудрость мудрецов», он присовокупляет доказательство на это от дел и говорит: «где мудрец? где книжник?» Касается вместе и язычников и иудеев. На самом деле кто из философов, кто из искусных в суждениях, или кто из знающих иудейство даровал спасение и научил истине? Никто, но все сделали рыбари. Доказав это положение и посрамив их тщеславие, сказав: «Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» — он приводит и причину, почему это так было. «Ибо когда», говорит, «мир [своею] мудростью не познал Бога в премудрости Божией», то явился крест. Что значит: «в премудрости Божией»? В творениях, посредством которых Он благоволил открыться. Он устроил все так, чтобы человек, переходя от предметов видимых к Творцу, удивлялся Ему. Велико небо и необъятна земля: подивись же Творцу их. Ведь это великое небо не только Им сотворено, но и сотворено легко, и эта необъятная земля произведена Им, как ничто. Потому о первом сказано: «небеса — дело Твоих рук» (Пс. 101:26); а о земле: «землю же как ничто сотворил» [7] (Ис. 40:23). Так как мир не хотел познать Бога посредством этой премудрости, то Он научил мнимым безумием проповеди, не чрез суждения, а чрез веру. Где премудрость Божия, там нет нужды в человеческой. Сказать, что создавший столь прекрасный и столь великий мир есть Бог, имеющий беспредельную и неизреченную силу, это значило судить по человеческой мудрости и постигать Его посредством них; но теперь нужны не суждения, а одна вера. Чтобы принять и убедиться, что Распятый и Погребенный воскрес и сидит горé, для этого нужны не суждения, но вера. Апостолы шли не с мудростью, но с верою, и явились мудрее и выше внешних мудрецов, и тем более, чем принятие предметов божественных верою выше рассуждений, — так как это превышает человеческий разум. Как же он погубил премудрость? Открывшись нам чрез Павла и подобных мужей и показав, что она бесполезна. К принятию евангельской проповеди ни мудрость нисколько не помогает мудрому, ни невежество нисколько не препятствует неученому, и даже, к удивлению надобно сказать, невежество гораздо скорее и легче может принять ее, нежели мудрость. Пастух и земледелец, не увлекаясь рассуждениями и предавая себя Господу, скорее примут ее. Так Он погубил эту мудрость! Так как она сама прежде посрамила себя, то и стала затем ни к чему негодной. Когда она должна была показать себя и познать Господа из дел Его, она не хотела; а теперь, хотя бы и хотела содействовать этому, не может, потому что теперь не таково положение дел, — есть путь к богопознанию гораздо лучше ее. Теперь нужна простая вера; ее везде надобно искать и предпочитать внешней мудрости: «обратил в безумие», говорит, «Бог мудрость». Что значит: «обратил в безумие»? Показал, что она неразумна для принятия веры. Так как люди высоко думали о ней, то Он прямо обличил ее. Что в самом деле это за мудрость, если она не может найти главного блага? Он обличил ее безумие, потому что она наперед обличила сама себя. Если она не открыла ничего тогда, когда можно было исследовать посредством суждений, то какого успеха ожидать от нее теперь, когда предстоят предметы высшие, когда нужна одна вера, а не искусство суждений? Так Бог показал ее безумие; благоизволил же спасти безумием проповеди, впрочем безумием не действительным, но кажущимся. Это особенно и важно, что не другой какой‑нибудь мудростью, которая выше ее, а кажущимся невежеством Он превзошел ее. Платона Он низложил не другим каким‑нибудь более мудрейшим философом, но неученым рыбарем. Такое поражение — сильнее; такая победа — блистательнее. Выражая силу креста, Павел говорит далее: «Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость» (1 Кор. 1:22‑24).

3. Великая мудрость в этих словах. Он хочет показать, как Бог победил тем, что не обещало победы, и как проповедь не есть дело человеческое. Слова его означают следующее: когда мы говорим иудеям — веруйте, то они возражают: воскресите мертвых, исцелите беснующихся, покажите нам знамения. Что же вместо этого говорим мы? Говорим, что Проповедуемый нами распят и умер. Это не только не может привлечь противляющихся, но может отогнать и не противляющихся; однако не отгоняет, а привлекает, удерживает и покоряет. Опять язычники требуют от нас красноречия в словах и искусства в суждениях, а мы и им проповедуем крест. Иудеям это кажется бессилием, а язычникам — безумием. Если же мы предлагаем им не только не то, чего они требуют, но и противное тому, — а крест, по суждению разума, представляется не только не знамением, но чем‑то противным знамению, не только не знаком силы, но знаком бессилия, не только не выражением мудрости, но доказательством безумия, — если требующие знамений и мудрости не только не получают требуемого, но еще слышат от нас противное тому, чего требуют, и однако этим противным убеждаются, то не есть ли это — дело неизреченной силы Проповедуемого?

Если бы, например, кому‑нибудь из обуреваемых волнами и ищущих пристани ты указал не пристань, а другое место в море, еще более опасное, и однако убедил бы его плыть туда с благодарностью, или если бы врач приступил к раненому и ожидающему лекарств не с лекарствами, а обещал бы исцелить его посредством жжения, и однако убедил бы его, то это было бы делом великой силы; так и апостолы побеждали не только не знамениями, но тем, что по‑видимому противно знамениям. Так и Христос поступил со слепым: желая даровать ему исцеление, Он уничтожил слепоту тем, что производит слепоту: «положил брение» (Ин. 9:15). Как слепого Он исцелил брением, так вселенную привлек к Себе крестом, — тем, что увеличивало соблазн, а не уничтожало его. Так сделал Он и при сотворении, устрояя противное противным; оградил море песком, обуздав сильное слабым; повесил землю на воде, утвердив тяжелое и плотное на жидком и текучем. Чрез пророков опять Он заставлял железо всплывать из воды посредством малого древа (4 Цар. 6:6). Так и вселенную Он восстановил посредством креста. Как вода держит землю, так и крест держит вселенную. Таким образом убеждать противным есть знак великой силы и премудрости. Крест по видимому производит соблазн, и однако он не только не соблазняет, но и привлекает. Все это представляя и удивляясь, Павел говорит: «потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков» (1 Кор. 1:25). Говоря о буйстве и немощи креста, разумеет не то, чтобы он был действительно таков, но кажется таким: он говорит применительно к мнению противников. Чего не могли сделать философы посредством рассуждений, то сделано кажущимся безумием. Кто же мудрее? Тот ли, кто убеждает многих, или тот, кто — немногих, или, лучше сказать, никого? Тот ли, кто убеждает в делах важнейших, или кто — в маловажных? Сколько трудился Платон с своими последователями над линией, углом и точкой, над числами соизмеримыми и несоизмеримыми, равными между собой и неравными, и сказав нам об этих паутинах, — ведь все это для жизни бесполезнее даже паутины, — и не принесши пользы ни большой, ни малой, затем окончил свою жизнь. Сколько он старался доказать, что душа бессмертна, но, не сказав ничего ясного и не убедив никого из слушателей, затем скончался. Напротив крест чрез неученых убедил и обратил целую вселенную, убедил не в предметах маловажных, но в учении о Боге, истинном благочестии, евангельской жизни и будущем суде; он сделал философами всех — земледельцев, неученых. Видишь, как «немудрое Божие премудрее и немощное Божие сильнее человеков». Чем сильнее? Тем, что оно распространилось по всей вселенной, покорило всех своей власти, и, тогда как бесчисленное множество людей усиливалось истребить имя Распятого, соделало противное. Это имя прославлялось и возрастало более и более, а они погибали и исчезали; живые, восставая против Преданного смерти, не могли сделать ничего. Потому, если язычник назовет меня безумным, то обнаружит собственное крайнее безумие, — так как, почитаемый от него безумным, оказываюсь мудрее мудрого; если он назовет меня бессильным, то обнаружит собственное еще большее бессилие, так как, что благодатью Божией совершили мытари и рыбари, того и философы, и риторы, и властелины, и вообще вся вселенная, при бесчисленных усилиях, не могли даже и представить. Чего не сделал крест? Он ввел учение о бессмертии души, о воскресении тел, о презрении благ настоящих и стремлении к благам будущим; он сделал людей ангелами; им все и везде стали любомудрыми и способными ко всякой добродетели.

4. Но и у них, скажешь, многие презирали смерть. Кто же, скажи мне? Тот ли, кто выпил яд из цикуты? Но подобных ему я представлю, если угодно, целые тысячи в нашей Церкви: если бы во время гонений позволено было умирать, приняв яд, то все (гонимые) явились бы славнее его. Притом он выпил яд, не будучи властен пить или не пить; хотел или не хотел, но он должен был подвергнуться этому, и, следовательно, это было делом не мужества, а необходимости; и разбойники, и убийцы, по приговору судей, терпели еще большие страдания. Но у нас все напротив: мученики страдали не поневоле, но по своей воле, и тогда как были властны не подвергаться страданиям, явили мужество крепче всякого адаманта. Неудивительно, что тот выпил яд, когда не мог не пить, и притом, достигнув глубокой старости. Он говорил, что ему было уже семьдесят лет, когда он был готов презреть жизнь, если только можно назвать это презрением жизни, чего, впрочем, я не скажу, и, конечно, никто другой не скажет. А ты укажи мне на кого‑нибудь такого, кто пострадал бы за благочестие, как я могу указать тебе на бесчисленное множество повсюду во вселенной. Кто мужественно терпел, когда у него вырывали ногти? Кто — когда терзали члены? Кто — когда разрывали тело его на части? Кто — когда исторгали кости из головы? Кто — когда постоянно клали его на раскаленную сковороду? Кто — когда бросали в кипящую воду? Вот это укажи мне! А умереть от цикутного яда — это почти тоже, что заснуть спокойно; даже такая смерть, говорят, приятнее сна. Если же некоторые действительно терпели мучения, то и за это не достойны похвалы, потому что причина их страданий была постыдна: одни пострадали за то, что открыли какую‑нибудь тайну, другие за то, что злоупотребляли властью, иные за то, что были застигнуты в постыднейших преступлениях, а некоторые и без всякой причины, напрасно и безрассудно, лишили жизни сами себя. Но у нас совершенно не так. Потому‑то дела их преданы забвению, а наши прославляются и возрастают с каждым днем. Все это представляя, Павел сказал: немощное Божие крепчае всех человек есть. Божественность евангельской проповеди открывается и из следующего: каким образом решились на такие дела двенадцать человек, и притом простолюдины, жившие при озерах, при реках и в пустынях, и, может быть, никогда не бывавшие ни в городах, ни на торжищах? Как они решились идти против целой вселенной? Они были прежде робки и боязливы, как свидетельствует писавший о них, не усомнившийся не скрывать их слабостей, что и служит сильнейшим доказательством истины. Что же говорит он о них? То, что когда Христос был взят, не смотря на безчисленные чудеса Его, одни из них разбежались, а главный из них оставшись отрекся (Мк. 14:50, 68). Отчего те, которые при жизни Христа не могли снести нападений от иудеев, после смерти и погребения Его решились идти против целой вселенной, если Он, как вы говорите, не воскрес, не беседовал с ними и не укрепил их? Не могли ли они сказать самим себе: что это? Он не мог спасти Себя, — как же может избавить нас? Он не мог отмстить за Себя при Своей жизни, — как же может подать нам руку помощи после Своей смерти? Он при жизни Своей не покорил Себе ни одного народа, — как же мы можем убедить всю вселенную, возвещая Его имя? Не странно ли не только сделать это, но даже и подумать? Отсюда ясно, что если бы они не видели Его воскресшим и не получили величайших доказательств силы Его, то не решились бы на столь опасное дело. Если бы они имели бесчисленное множество друзей, то и тогда не обратили ль бы всех во врагов, изменяя древние обычаи и отменяя отеческие законы? Но им были враждебны все, и свои и чужие. Если бы они отличались всеми внешними преимуществами, то и тогда не возбудили ль бы против себя всеобщую вражду, вводя новый образ жизни? Между тем они не имели у себя ничего, и естественно поэтому, что были ненавидимы и презираемы всеми. На кого указать тебе? На иудеев ли? Они питали к ним невыразимую ненависть за их Учителя. На язычников ли? И эти не менее отвращались их, о чем лучше знают сами язычники. Платон, желавший ввести новое гражданское управление, или, лучше, часть управления, и не касаясь богов, а только изменяя одни обычаи на другие, подвергся опасности умереть изгнанником в Сицилии; хотя этого не случилось, однакож он был лишен свободы; и если бы не нашелся другой иноземец добрее властителя сицилийского, то этот философ конечно навсегда остался бы рабом в чужой стране. Между тем нововведения в делах гражданских не так еще опасны, как в делах веры; последние особенно раздражают людей и приводят их в смятение. Сказать, что такой‑то и такой‑то должны вступить в брак с такою‑то, или стражи должны стеречь таким‑то образом, это еще не может произвести большого смятения, тем более, если такие постановления остаются в книге, и законодатель не много заботится о приведении их в действие. Но сказать, что почитаемые боги не боги, а демоны, что истинный Бог — Распятый, это, вы знаете, какой воспламеняло гнев, какую возбуждало месть, какую причиняло брань.

5. Протагор у них (язычников), дерзнувший сказать: «не знаю богов», и притом не вслух всей вселенной, по которой бы он расхаживал и проповедовал, а в одном городе, подвергся крайней опасности. Диагор Мелийский и Феодор (Киринейский), прозванный безбожником, хотя имели друзей, славились красноречием и удивляли своей философией, но ни в чем этом не нашли себе спасения. Великий Сократ, превосходивший всех их своей философией, потому и выпил яд, что был подозреваем в некоторых нововведениях касательно богов. Если же одно только подозрение нововведения подвергало такой опасности философов и мудрецов, пользовавшихся великим уважением, и они не только не могли исполнить своего намерения, но сами лишались жизни и отечества, то как не удивляться и не изумляться, видя, что рыбари совершили столь великие дела во вселенной, исполнили то, что предприняли, и победили всех, и варваров и эллинов? Но они, скажешь, не вводили новых богов, подобно тем (философам). Весьма странно говорить это; они вводили двоякую новость: отвергали тогдашних богов и проповедовали Распятого. Каким же образом они решились проповедовать это? Каким образом надеялись достигнуть своей цели? Видели ль они, чтобы кто‑нибудь прежде них совершил что‑либо подобное? Не все ли тогда поклонялись демонам? Не все ли боготворили стихии? Не были ли крайне разнообразны виды нечестия? Но они восстали против всего этого, ниспровергли все это и в короткое время протекли, как бы на крылах, по всей вселенной, не думая ни об опасностях, ни о смерти, ни о трудности дела, ни о малочисленности своей, ни о многочисленности противников, ни о власти, ни о силе, ни о мудрости врагов своих, потому что им содействовала помощь превыше всего этого, сила Распятого и Воскресшего. Не столько было бы удивительно, если бы они решились вести со вселенной чувственную войну, сколько удивительно дело, ими совершенное. По правилам войны можно было бы стать лицом к лицу к неприятелю, занять противоположную местность и приготовить строй против врага, иметь время для нападения и отступления; но здесь не так. Они не составляли особого строя, но смешивались с самими врагами, и таким образом поборали их; находясь среди врагов своих, отражали их нападения, преодолевали и одерживали славную победу, на которой исполнилось пророческое слово: и «господствуй среди врагов Твоих» (Пс. 109:2). Изумительно, как враги, имея их в руках своих, ввергая в темницы и узы, не только не преодолели их, но и сами потом покорились им, притеснители — притесняемым, связующие — связуемым, гонители — гонимым. Все это мы можем сказать язычникам и даже более того: обильна сокровищница истины. Если вы будете внимать предлагаемому, то мы научим вас всячески бороться с ними. Заметим пока два главных обстоятельства: как слабые победили сильных, и как они, будучи такими, решились бы на такие дела, если бы не содействовала им божественная помощь?

6. Вот ответ с нашей стороны. Между тем сами мы в делах своих будем соблюдать непорочность жизни и обильно возжигать огонь добродетели, потому что «вы», говорит (апостол), «сияете, как светила в мире» (Флп. 2:15). Каждый из нас получил от Бога возможность приносить большую пользу, нежели солнце, большую, нежели небо, земля и море, настолько большую, насколько духовное выше чувственного. Потому, взирая на круг солнца и удивляясь красоте, веществу и блеску этого светила, будем вместе с тем представлять, что в нас есть свет высший и лучший, равно как может быть и мрак густейший, если мы не будем внимательны. Глубокая ночь объемлет всю вселенную. Разгоним же и уничтожим ее. Ночь не только у еретиков и язычников, но и у многих между нами, — как в веровании, так и в жизни. Многие не веруют воскресению, многие гадают при рождении, многие наблюдают приметы, прибегают к чарованиям, волхвованиям, условным знакам, повязкам и нашептываниям. Впрочем, к ним будем говорить после, когда окончим речь к язычникам. Помните же сказанное и окажите содействие мне в борьбе с ними, обращая и привлекая их к нам жизнью. Я всегда говорю, что кто учит любомудрию, тот должен наперед являть его в своей жизни и быть вожделенным для слушателей.

Постараемся же сделаться вожделенными для язычников и приобрести их расположение к нам. А это будет тогда, когда мы будем готовы не только делать добро, но и терпеть зло. Не видим ли мы, как дети, находясь на руках у отца, бьют его по щекам, как отец с удовольствием дозволяет дитяти насытить гнев свой и, когда видит, что гнев его прошел, утешается? Так будем поступать и мы: будем говорить с язычниками, как отцы с детьми. Все язычники — настоящие дети; некоторые и из них самих говорили, что они всегда дети и старца между ними нет ни одного. Дети не хотят думать ни о чем полезном; так и язычники хотят постоянно забавляться и пресмыкаются по земле, предавшись низкому и земному. Дети, слыша наши разговоры о предметах необходимых, часто не понимают ничего из сказанного, но постоянно смеются; так и язычники: когда мы говорим о царствии (небесном), они смеются. У детей из уст часто течет слюна и оскверняет пищу и питие; так и из уст язычников исходят слова суетные и нечистые; вы подаете им необходимую пищу, а они оскорбляют подающих злословием, и надобно терпеть это. Дети, видя вора, вошедшего в дом и производящего здесь хищение, не только не изгоняют его, но и забавляются его хитростью, если же отнимешь у них корзиночку или побрякушку, или что‑нибудь другое из игрушек, то огорчаются, сердятся, выходят из себя и бросаются на пол; так точно и язычники, видя диавола, отнимающего у них все прирожденные блага, необходимые для их жизни, смеются и предаются ему, как другу, а если кто отнимает у них имущество, богатство или что‑нибудь подобное из этих детских игрушек, они огорчаются и выходят из себя. Дети обнажаются, не чувствуя стыда и не краснея; так и язычники, смешиваясь с блудниками и блудницами, извращая законы природы и вступая в незаконные связи, остаются бесстыдными. Вы громко рукоплещете и одобряете, но при этих рукоплесканиях смотрите, как бы это не оказалось сказанным и на ваш счет. Всех увещеваю — быть мужами; ведь, если мы сами будем детьми, то как других научим быть мужами? Как их избавим от детского неразумия? Будем же мужами, чтобы нам достигнуть «в меру полного возраста Христова» (Еф. 4:13) и сподобиться будущих благ, благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

БЕСЕДА 5

«Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных; но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых» (1 Кор. 1:26‑27).

При помощи благодати Божией апостолы обратили вселенную. — Против театральных зрелищ.

1. Сказав: «немудрое Божие премудрее человеков» (1 Кор. 1:25), (ап. Павел) выразил, что мудрость человеческая отвергнута, и доказал это как свидетельством Писаний, так и самыми событиями, — свидетельством Писаний в словах: «погублю мудрость мудрецов» (ст. 19), а событиями в предложенном вопросе: «где мудрец, где книжник?» (ст. 20). Вместе с тем показал, что это дело не новое, но давно известное, так как оно прообразовано и предсказано издревле: «ибо написано», говорит: «погублю мудрость мудрецов». Затем доказал, что это было и полезно и нужно: «ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих»; что крест есть доказательство неизреченной силы и премудрости, и что немудрое Божие гораздо выше человеческой мудрости. Теперь он доказывает тоже не со стороны только учителей, но и со стороны самих учеников: «Посмотрите», говорит, «кто вы, призванные». Не только неученые учители, но и ученики избраны такие же: «не много из вас», говорит, «мудрых по плоти». Так открывается большая сила и большая премудрость, когда убеждаются многие и притом немудрые. Самое трудное дело — убедить невежду, особенно когда речь о предметах необходимых и великих. И однако их убедили, чему свидетелями представляет их же самих: видите бо звание ваше, братие, т. е. посмотрите, помыслите. Научить невежд догматам столь мудрым и мудрейшим всего, это — знак величайшей мудрости учителя. Что значит: по плоти? По наружности, по‑житейски, по внешнему учению. Чтобы не подумали, что он противоречит себе, — а он убедил и проконсула, и Ареопагита, и Аполлоса, и других мудрецов, о которых мы знаем, что принимали проповедь, — он не говорит: никто из мудрых, но: «не много мудрых». Он не исключительно призывал невежд, а мудрых отвергал, но принимал и последних, гораздо же больше первых. Почему так? Потому, что мудрый по плоти исполнен великого неразумия, и особенно он бывает неразумным тогда, когда не хочет отвергнуть нечестивого учения. Как в том случае, когда какой‑нибудь врач хочет научить других своему искусству, люди мало знающие, но худо и превратно пользующиеся этим искусством и упорные не скоро могут научиться, а ничего не знающие могут скорее принять учение, так было и здесь. Невежды убеждались скорее, потому что они не имели того крайнего безумия, чтобы считать себя мудрыми. Подлинно, весьма безумны те, которые подвергают суждению разума то, что усвояется не иначе как только верой. Если бы какой‑нибудь кузнец, вместо того, чтобы вынимать раскаленное железо щипцами, стал делать это рукой, то мы приписали бы это крайнему его безумию; так и философы, стараясь сами собой постигнуть (предметы веры), унижали веру. Потому они и не нашли ничего из того, чего искали. «Не много сильных, не много благородных». Ведь и такие люди бывают исполнены гордости; а ничто столько не вредит истинному богопознанию, как гордость и пристрастие к богатству, потому что преданные им удивляются настоящему, нисколько не заботятся о будущем и заграждают слух свой множеством попечений. «Но немудрое мира избрал Бог». Это величайший знак победы — побеждать посредством немудрых.

2. Язычники не столько посрамляются тогда, когда побеждаются мудрецами, сколько тогда, когда видят, что люди, работающие собственными руками и принадлежащие к простому народу, любомудрствуют лучше их. Потому Павел и сказал: «чтобы посрамить мудрых». И не только с этим, но то же сделал Бог и с другими житейскими преимуществами. «И немощное мира избрал, чтобы посрамить сильное». Не только неученых, но и бедных, презираемых и незнатных Он призвал, чтобы посрамить сильных. «И незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее» (ст. 28). Кто здесь называется «ничего не значащее» [8]? Те, которые считают себя за ничто по великому уничижению. Так Он явил великую силу, низлагая великих чрез тех, которые казались ничем, как Он и в другом месте говорит: «сила Моя совершается в немощи» (2 Кор. 12:9). В самом деле, нужна великая сила, чтобы людей уничиженнейших и никогда не занимавшихся никаким учением вдруг научить любомудрствовать о том, что выше неба. Врачу и ритору и всем другим мы удивляемся особенно тогда, когда они успешно убеждают и научают невежд. Если же великое дело — внушить невежде учение о каком‑нибудь искусстве, то тем более — такую мудрость. Впрочем, Бог сделал это не только для того, чтобы явить чудо, или показать Свою силу, но и для того, чтобы смирить превозносящихся. Потому апостол, как выше сказал: да премудрыя посрамит, да сущая упразднит, так и здесь говорит: «для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом» (ст. 29). Бог делает все для того, [чтобы смирить гордость и надменность, чтобы низложить самохвальство; а вы, говорит, предаетесь этому? Он делает все для того], чтобы мы ничего не приписывали себе, чтобы все относили к Богу: а вы предали себя такому‑то и такому‑то? И какого заслужите вы прощения? Бог показал, что нам невозможно спастись самим по себе, и это Он устроил в начале. И тогда невозможно было самим достигать спасения, а нужно было созерцать красоту неба и величие земли и исследовать природу других созданий, чтобы восходить к Творцу вещей. Сделал же это Он, чтобы низложить имевшее явиться высокоумие. Подобно тому, как учитель, приказавший своему ученику следовать туда, куда ведет его, когда видит, что ученик забегает вперед и хочет научиться всему сам по себе, то оставляет его блуждать и, дав ему испытать, что он сам по себе научиться не может, тогда уже начинает руководить его, так и Бог в начале повелел идти путем созерцания творений, а когда люди не захотели этого, то Он, дав им испытать, что они сами по себе идти не могут, стал вести их к Себе иначе. Он дал нам мир, как бы дощечку; но философы об этом не думали, не хотели повиноваться Ему и идти к Нему тем путем, которым Он повелел. Потому Он предложил другой путь яснее первого, научающий, что сам человек один для себя недостаточен. Прежде можно было предаваться и рассуждениям, пользоваться и внешней мудростью, при руководстве природы; а теперь, кто не будет «безумным», т. е. не оставит всякие рассуждения и всякое мудрование и не предастся вере, тот не может спастись. Таким образом, Он совершил немаловажное дело: предложил удобный путь, а вместе уничтожил бывшую болезнь и научил не хвалиться и не высокомудрствовать: «чтобы никакая плоть не хвалилась». Грех происходит оттого, что люди хотят быть мудрее законов Божиих и не хотят учиться так, как Он заповедал; потому они ничему и не научаются. Так было и в начале. Бог сказал Адаму: это делай, а этого не делай; но он, думая найти что‑то большее, не послушался — и потерял то, что имел. Потом Он сказал: не останавливайтесь на творении, но чрез него познавайте Творца; а люди, как бы найдя что‑то более мудрое сравнительно с сказанным, построили себе бесчисленные лабиринты; потому и сами потерялись и друг с другом вошли в столкновения, ни Бога не нашли, ни о творении не узнали ничего ясного, и не составили о нем надлежащего и верного понятия. После этого, желая решительно уничтожить их высокомерие, Он призвал прежде всего людей простых, и тем показал, что все имеют нужду к премудрости свыше. Не только в отношении к познанию, но и во всех других отношениях люди и все прочие твари имеют великую в Нем нужду; и это Он сделал для того, чтобы дать им сильное побуждение к покорности и преданности, чтобы они, отлучившись от Него, не погибли. Потому Он и не попустил им быть самодовлеющими. Ведь если и теперь, когда имеют в Нем нужду, многие оставляют Его, то, если бы этого не было, до какого забвения не дошли бы они? Не по зависти Он лишил их основания к превозношению, но чтобы избавить их от погибели, происходящей отсюда. «От Него и вы во Христе Иисусе, Который сделался для нас премудростью от Бога, праведностью и освящением и искуплением» (ст. 30). Словом: «от Него», я думаю, апостол выражает не приведение из небытия в бытие, но приведение к вере, т. е. то, что мы стали чадами Божиими «ни от крови, ни от хотения плоти» (Ин. 1:13). Не думайте, что, лишив нас основания к превозношению, Он так и оставил нас, — нет, — Он даровал нам другую похвалу, большую. Не должно хвалиться пред лицом Его. Вы — чада Его, и сделались ими чрез Христа. Сказав: буяя мира избра и худородная, апостол теперь показывает, что они стали благороднее всех, потому что имеют Отцем Бога; и виновник этого благородства не такой‑то или такой‑то, но Христос, соделавший нас мудрыми, праведными и святыми; это и означают слова: бысть нам премудрость.

3. Кто же мудрее нас, имеющих не Платонову мудрость, но — самого Христа, по воле на то Божией? Что значит: от Бога? Сказав нечто великое о Единородном, апостол упоминает и об Отце, чтобы кто не подумал, что Сын не рожден. Он сказал о столь великих делах и все приписал Сыну, изъяснив, что Сын сделался для нас премудростью, правдою, освящением и избавлением; теперь чрез Сына возводит все к Отцу, прибавляя: от Бога. Но почему он не сказал: умудрил нас, а: бысть нам премудрость? Этим он показывает обилие дара, как бы так говоря: дал нам самого Себя. И смотри, какую он соблюдает постепенность. Сначала (говорит) Бог сделал нас мудрыми, освободив от заблуждения, потом праведными и святыми, даровав Духа, и таким образом избавил нас от всех зол, так что мы стали Его (достоянием), разумеется не по существу, а по вере.

В другом месте он говорит, что мы сделались правдою в Нем: «ибо не знавшего греха Он сделал для нас [жертвою за] грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом» (2 Кор. 5:21); а теперь говорит, что Он сделался для нас правдою, так что всякий желающий может приобщаться Ее обильно. Не такой‑то или такой‑то сделал нас мудрыми, но Христос. Поэтому кто хочет хвалиться, тот пусть хвалится Им, а не таким‑то или таким‑то: все ведь совершено Христом. Потому, сказав: «Который сделался для нас премудростью, праведностью и освящением и искуплением», апостол присовокупляет: «чтобы было, как написано: хвалящийся хвались Господом» (ст. 31). Для того он сильно и восстал против языческой мудрости, чтобы этим убедить людей хвалиться Богом, как и следует. Когда мы ищем сами собою того, что выше нас, тогда нет ничего глупее, нет ничего бессильнее нас. Изощрить свой язык мы можем, но измыслить твердые догматы не можем: наши рассуждения сами по себе подобны ткани паутинной. Некоторые дошли до такого безумия, что говорят, будто из всего существующего нет ничего истинного, но все противно тому, что нам представляется. Потому не приписывай ничего себе, но во всем хвались Богом. Не приписывай никогда ничего никакому человеку; если не следует ничего приписывать Павлу, то тем более другим: «я», говорит он, «насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог» (1 Кор. 3:6). Кто научился хвалиться Господом, тот никогда не будет превозноситься, но всегда будет смиряться и за все благодарить Его. Не так поступают язычники, но они все приписывают себе. Потому они и делают из людей богов: так гордость овладела ими! Впрочем, уже время выступить на борьбу с ними. На чем же мы остановились в прежней беседе? Мы говорили, что, по человеческому соображению, невозможно было рыбарям победить философов; однако это сделано, и следовательно сделано силой благодати. Мы говорили, что невозможно было им и решиться на такие дела, и показали, что они не только решились, но и окончили с великой легкостью.

Сегодня опять будем беседовать главным образом о том же: могли ли бы они надеяться победить вселенную, если бы не видели Христа воскресшим? Неужели они потеряли рассудок, так что решились на такое дело просто и необдуманно? Подлинно было бы выше всякого безумия ожидать успеха в столь великом деле, без содействия благодати Божией. И как они могли бы совершить это, если бы были безумными и исступленными? Если же они были в здравом уме, а это показали самые дела их, то как могли бы они, двенадцать человек, препоясаться и выступить на такую брань, на земле и на море, восстать против обычаев всей вселенной, укоренившихся в течение столь долгого времени, и восстать так мужественно, если бы они не имели верных залогов с неба и не получили помощи свыше? И, что еще важнее, как они надеялись убедить слушателей, призывая их к небу и горним обителям? Если бы они были образованы и воспитаны в славе, богатстве и почестях, то хотя и тогда они едва бы решились на столь великое дело, но по крайней мере могли бы иметь более надежды; а здесь — одни из рыбарей, другие — из кожевников, иные — из мытарей. Такие занятия всего менее могли располагать к любомудрию и способствовать высоким помыслам, особенно если не было подобного примера. И не только у них не было примеров успеха в подобных предприятиях; напротив были примеры неуспеха, и притом самые недавние. Многие, покушавшиеся на нововведения, — говорю не об язычниках, у которых этого не было, а о самих иудеях, в то же самое время, — погибли, приступив к делу не с двенадцатью человеками, но с великим множеством. Так Февда и Иуда, собрав множество сообщников, погибли вместе с учениками своими (Деян. 5:36‑37). Страх от подобных примеров достаточно мог бы вразумить их, если бы они не были уверены, что одержать победу возможно не иначе, как силой божественной. И при надежде на успех, как они решились бы на такие опасности, если бы не имели в виду будущего? Положим, что они имели надежду на успех; но какой они могли ожидать пользы от того, что обращали всех к не Воскресшему, как вы говорите?

4. Если теперь люди, верующие учению о царствии небесном и неисчислимых благах, едва решаются на опасности, то как апостолы решились подвергаться им напрасно, или, лучше, ко вреду своему? Если бы не было того, что было, если бы Христос не восшел на небо, то, решившись выдумать это и преподавать другим, они оскорбили бы Бога и должны были бы ожидать себе грозных наказаний свыше. С другой стороны, хотя бы при жизни Христа они имели такую решимость, все же оставили бы ее по смерти Его, так как, если бы Он не воскрес, то они почли бы Его обманщиком и обольстителем. Разве не знаете, что при жизни полководца и царя даже слабые войска держатся, а по смерти даже и сильные расстраиваются? Какими же, скажи мне, соображениями побуждались они, когда решались начать проповедь и идти во всю вселенную? И какие препятствия не встретили бы их? Если бы они были исступленные, — не перестану повторять это, — то решительно ничего не сделали бы, потому что исступленных никто не слушает; а если они совершили свое дело так, как совершили, то и конец показывает, что они были мудрее всех. Если же они были мудрее всех, то очевидно, что они пошли на проповедь не просто. Если бы они не видели Христа воскресшим, то что могло бы вывести их на такую брань? Что напротив не отклонило бы их от нее? Он говорил им, что чрез три дня воскреснет, обещал царствие небесное, предрекал, что они, получив Святого Духа, победят вселенную, и многое возвещал другое, превышающее все законы природы. После этого, если бы ничего такого не исполнилось, то они, хотя бы и верили Ему при жизни, по смерти Его перестали бы верить, если бы не видели Его воскресшим. Они сказали бы: Он говорил, что чрез три дня воскреснет, и не воскрес; обещал послать Духа, и не послал: как же мы можем верить Ему в дальнейшем, если оказалось ложным ближайшее? Почему же они стали бы проповедовать, что Христос воскрес, если бы Он не воскрес? Потому, скажешь, что любили Его. Но тогда они конечно возненавидели бы Его, как обольстителя и предателя, который, воспламенив их бесчисленными надеждами, отлучив от домов, и от родных, и от всего, вооружив против них весь народ иудейский, потом оставил их. Если бы это происходило только от слабости, то они могли бы простить Ему; но тогда они почли бы это великим злоумышлением. Ему надлежало бы говорить истину и не обещать неба, если бы Он был человек смертный, как вы говорите. Тогда и они конечно стали бы делать противное, стали бы открывать обман и называть Его обольстителем и злоумышленником: таким образом они и избавились бы опасностей, и окончили бы брань. Если иудеи дали деньги воинам для того, чтобы они сказали, что тело Его украдено (Мф. 28:12‑13), то чего не получили бы ученики, если бы пришли и сказали: мы украли Его, Он не воскрес? Тогда, вероятно, наградили бы их и почестями и венцами. Почему же они предпочли всему этому поношения и бедствия, если не было божественной силы, действовавшей в них могущественнее всего этого? Если ты еще не убеждаешься, то обрати внимание на следующее: если бы не было (воскресения Христова), то апостолы, хотя бы были весьма готовы, не стали бы проповедовать о Нем, но оказали бы к Нему отвращение. Вы знаете, что мы не хотим даже слышать об именах тех, которые жестоко обманули нас. Почему же они проповедовали имя Его? Разве они надеялись победить этим именем? Напротив, им надлежало бы ожидать, что и в случае победы они погибнут, потому что возвещали имя обольстителя. А если бы они захотели утаить прошедшее, то не следовало бы и проповедовать, потому что усилия их еще более возбуждали бы только брань и смех. И как они могли бы выдумать все это? Напротив они забывали бы и то, что слышали. Если тогда, когда им нечего было страшиться, они многое забывали, а иного не разумели, как замечает евангелист (Ин. 12:16), то, при угрожающей опасности, не вышло ли бы все из их памяти? И что говорить о словах? Самая любовь их к Учителю несколько охладевала от страха будущих опасностей, за что Он и укорял их. Прежде они, следуя за Ним, часто спрашивали: «куда идешь?» (Ин. 13:36), а потом, когда Он в продолжительной беседе представил им бедствия, каким они подвергнутся во время Его крестного страдания, то они, пораженные страхом, пребыли безмолвными, о чем, послушай, как Он сам говорит: «никто из вас не спрашивает Меня: куда идешь? Но от того, что Я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше» (Ин. 16:5‑6). Если же они так скорбели, когда еще ожидали Его смерти и воскресения, то, не увидев Его воскресшим, не пали ли бы духом совершенно, не пожелали бы сами быть погребенными в земле, как от скорби при виде обмана, так и от страха будущего?

5. Откуда у них и это высокое учение? Им сказал (Христос), что высочайшее учение они услышат после: «еще многое», говорил Он, «имею сказать вам; но вы теперь не можете вместить» (Ин. 16:12). Следовательно, высшее сообщено было им после. Один из учеников Его, услышав об опасности, не хотел даже идти с Ним в Иудею, но сказал: «пойдем и мы умрем с Ним» (Ин. 11:16): с такой скорбью ожидал Его смерти! Если же он, ожидая смерти, в присутствии самого (Иисуса Христа) терял бодрость, то без Него и без прочих учеников каким опасностям не подвергались его надежды? И много есть доказательств их малодушия. Притом о чем им было говорить, вышедши на проповедь? Страдание (Христово) было известно вселенной, так как Он был распят на высоком древе, в полдень, в столичном городе, и в величайший праздник, на котором особенно должны были присутствовать все (иудеи); а о воскресении Его не знал никто из посторонних, и это было для них немалым препятствием к убеждению. О погребении Его была всеобщая молва, и воины со всеми иудеями говорили, что ученики украли тело Его; а о том, что Он воскрес, никто из посторонних не знал. Каким же образом они надеялись убедить вселенную? Если стражи при виде чудес согласились свидетельствовать противное, то как они без чудес решились проповедовать, и, не обладая и малым количеством денег, надеялись убедить всех на земле и на море в истине воскресения? Если бы они делали это из честолюбия, то каждый из них приписывал бы свое учение скорее самому себе, а не Умершему. Но (скажешь) им люди не поверили бы? Напротив, кому они скорее могли верить, Тому ли, Кто был взят и распят на кресте, или тем, которые избегли иудейских рук? Почему, скажи мне, решившись на такое дело, они не тотчас оставили Иудею и ушли в другие города, но оставались там? И каким образом они успели убедить, если не совершали знамений? Если они совершали знамения, — а они действительно совершали, — то это было действие силы Божией; если же не совершали и однако победили, то сделанное ими еще более удивительно. Разве, скажи мне, они не знали иудеев, их злобное сердце и переполненную ненависти душу? Эти люди хотели побить камнями Моисея, после того, как он провел их по морю, после победы и того чудного торжества, которое они чрез него одержали без пролития крови над поработившими их египтянами, после манны, после источников вод, изведенных из камней, после бесчисленных чудес в Египте, при Чермном море и в пустыне; Иеремию они ввергли в ров и многих пророков убили. Послушай, что говорит о них Илия, который был изгнан ими далеко из страны их, после страшного голода и чудного дождя, после огня, низведенного им с неба, и после славного всесожжения: «разрушили Твои жертвенники и пророков Твоих убили мечом; остался я один, но и моей души ищут» (3 Цар. 19:10). Между тем (пророки) не вводили никаких перемен в законе. Как же, скажи мне, могли слушать апостолов, которые были уничиженнее всех их (пророков) и преподавали то же новое учение, за которое Учитель их был распят? Притом не столько могло казаться странным, когда говорил это Христос, сколько когда они. О Нем могли думать, что Он делал это для Своей славы, а их могли ненавидеть тем более, что они подвизались за другого. Но не содействовали ли им римские законы? Напротив, с этой стороны было еще более препятствий, — ведь сказано было: «всякий, делающий себя царем, противник кесарю» (Ин. 19:12). Одно то могло служить для них препятствием, что они были учениками считавшегося за тирана и действовали в Его пользу. Что же побуждало их подвергаться таким опасностям? Что они могли сказать о Нем такого, чем показались бы заслуживающими доверия? То ли, что Он был распят? То ли, что он родился от бедной иудеянки, обрученной с иудейским плотником? То ли, что Он происходил от народа, ненавидимого в целом мире? Но все это могло не только не убеждать и не привлекать слушателей, а напротив отвращать всех, тем более, когда было возвещаемо скинотворцем и рыбарем. Не могло ли все это приходить на мысль ученикам Его? Люди робкие могут воображать даже более того, что есть на самом деле; а таковы и были апостолы. На чем же они основали надежду успеха? Скорее они не имели бы надежды при тех бесчисленных препятствиях, которые встречались им, если бы не воскрес Христос.

6. Не ясно ли для всех, даже самых неразумных, что апостолы не только не могли бы предпринять и исполнить такого дела, но даже и подумать о нем, если бы не получили великой и обильной благодати и не имели залога воскресения? Если при таких препятствиях к предприятию, не говорю уже к выполнению дела, они и решились, и исполнили и совершили выше всякого ожидания, то не для каждого ли ясно, что они действовали не человеческой силой, но божественной благодатью? Будем же заниматься подобными рассуждениями не только сами с собой, но и друг с другом: тогда удобнее можем научиться и прочему. Хотя бы ты был ремесленник, не считай такого занятия чуждым для себя. Ведь и Павел был делателем палаток, однако исполнился великой благодати и ею возвещал все. Но прежде благодати он был при ногах Гамалиила; и самую благодать получил потому, что явил душу достойную благодати, и после того опять занимался своим ремеслом. Итак, не стыдись никто занимающийся ремеслом; но пусть устыдятся те, которые напрасно едят хлеб и живут в праздности, которые имеют множество служителей и требуют беспрестанных услуг. Принимать пищу всегда после труда — это род любомудрия: души таких людей бывают чище, мысли — основательнее. Человек праздный и говорит много пустого, и делает много пустого, и целый день не занимается ничем, предаваясь неге: а тот, кто занят работой, не скоро допустит что‑нибудь излишнее ни в делах, ни в словах, ни в помышлениях; душа его совершенно предана трудолюбивой жизни. Не будем же презирать тех, которые питаются от трудов рук своих, но будем еще более ублажать их за это. Какой, скажи мне, достоин ты благодати, если, получив наследство от отца, живешь, ничего не делая, и расточаешь его по пустому? Разве ты не знаешь, что мы не все отдадим одинаковый отчет, но получившие здесь больше благ отдадут отчет труднейший, а удрученные трудами, бедностью, или чем‑нибудь другим подобным — легчайший? Это видно и из притчи о Лазаре и богаче. Ты, не употребивший свободного времени ни на что дельное, справедливо будешь осужден; а бедный, при трудах своих употребивший остающееся время на дела достодолжные, получит великие венцы.

Укажешь ли на свое военное звание и приведешь его в оправдание своей беспечности? Но и это извинение неосновательно. Корнилий был сотником, однакож воинская перевязь нисколько не препятствовала его благочестию. Ты, когда занимаешься с шутами и танцовщицами, проводишь все время на зрелищах, не ссылаешься ни на необходимые дела по военной службе, ни на страх пред начальниками; а когда мы приглашаем в церковь, тогда — бесчисленные препятствия. Что же ты скажешь в тот день, когда увидишь пламя, огненные реки и неразрешимые узы, и услышишь скрежет зубов? Кто поможет тебе в тот день, когда увидишь ремесленника, праведно проведшего жизнь свою, наслаждающимся великой славой, а себя, который ныне украшаешься нежными одеждами и дышишь благовониями, невыразимо страждущим? Какая польза будет тебе от богатства и изобилия, и какой вред ремесленнику от бедности? Потому, чтобы нам не потерпеть этого, устрашимся сказанного и приложим всякое старание к совершению дел необходимых. Таким образом, умилостивив Бога за прежние грехи свои и присоединив добрые дела в будущем, мы сможем получить царствие небесное, благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

толкования Иоанна Златоуста на 1-е послание Коринфянам, 1 глава

НАМ НУЖНА ТВОЯ ПОМОЩЬ

Получили пользу? Поделись ссылкой!


Напоминаем, что номер стиха — это ссылка на сравнение переводов!


© 2016−2024, сделано с любовью для любящих и ищущих Бога.